Рыбалка на реке Тьме
В один из жарких июльских дней прошлого года я рыбачил на реке Тьме — левом притоке Волги, примерно в 75 километрах от ее впадения, попал я туда купив жд билет и доехав без проблем.. Ничем не выдающаяся, малоизвестная рыбакам речушка, как говорят, сторожилы, получила свое название потому, что здесь когда-то рыбы было «тьма-тьмущая». Увы! Теперь в этом обмелевшем водоеме, с вырубленными по берегам лесами, рыбы осталось так мало, что поймать на удочку за день 1—2 килограмма удается лишь редкому счастливцу.
Я брел по мелкогалечному дну, с засученными штанинами. Солнце нагрело воду и казалось, что находишься не на реке, а в какой-то своеобразной ванне… Тишина. Солнце только-только перешагнуло зенит. На земле все разомлело от жары. Листва прибрежных ракит обвисла. Время от времени дремотное безмолвие нарушали разъяренные от зноя слепни, да на косогоре в сухой траве пиликали свою несложную мелодию неугомонные кузнечики…
Недалеко от переката, на котором я остановился, по-стариковски горбился свайный мост. За ним, метров 100 в длину и ширину, раскинулся плес, приглубый к правому берегу, доросшему негустыми кустами олешника. Местами кусты свесили свои ветви над самой водой. От их жестких зелено-бурых листьев на воду тяжко легли, словно старые медяки, темные пятна тени.
Под настилом моста по брюхо в воде сгрудилось стадо. Вода здесь взбаламучена. В ней перемешались коровий помет и слизь мутно-зеленых водорослей, и все это грязноватым потоком плыло к перекату…
Сколько я ни старался, но моя нахлыстовая удочка не приносила мне успеха. Пойманные еще поутру несколько небольших ельцов давно заснули в накалившемся от солнца металлическом исдерке. Удивительно! Даже ельцы перестали клевать.
Ясно, что больше здесь делать нечего: нужно менять место. Перевалив через высокую гравийную насыпь у моста, я зашагал к прибрежным кустам олешника. Когда-то тут ловилась рыба. Но сети, невода и тол сделали свое губительное дело. Исчезла в плесе рыба, и этот участок реки называют «мертвым плесом».
Огибая последний куст ольхи, тропинка резко забирала плево, уходя в поле. От воды уходить не хотелось, и я присел под жидкую тень куста. Сам не зная почему, ухватившись за свесившиеся над водой обнаженные корневища ольхи, я просунул между ними голову и стал разглядывать речное дно. И вдруг моим глазам представилось необычное: в «мертвом плесе» была рыба! На затененном кустом галечном дне собралось несколько десятков черноспинных, крупных, как тихоокеанская сельдь, плотвиц.
Я осторожно отполз от берега и принялся перестраивать удочку. На укороченную леску, с маленьким крючком, я нацепил любимого здешними ельцами кузнечика и, пристроившись поудобнее, стал потихоньку опускать свою снасть в окно между веток. Плотва по-прежнему вела себя спокойно: неторопливо разгуливала по самому дну.
На мою насадку рыба не обращала внимания. Я несколько раз подтягивал свою удочку-коротышку к себе и снова отпускал ее. Результат был-все тот же. Утяжелив снасть дробинкой, я стал опускать кузнечика на дно. Плотва пугливо отплывала от приближавшейся насадки.
После кузнечика на крючок была насажена крупная, серая муха, которую здешние рыбаки называют «бамбеткой». Но и муха не нашла спроса у красноглазых привередниц. Вытащив из кар-мана-кусок хлеба, я приготовил нечто вроде червячка и укрепил сто на крючке. Хлеб оказался такой же непривлекательной приманкой, как и все предыдущие.
Вдруг я вспомнил, что на птицеферме откармливают цыплят муравьиными яйцами. Вот это будет настоящий деликатес для плотвы! Для того, чтобы и эта приманка была у меня «на вооружении», времени потребовалось немного. Однако рыба оставалась безразличной и к этому лакомству!
На следующее утро, все еще раздумывая о причине своей вчерашней неудачи, я вернулся на «мертвый плес». С бьющимся от волнения сердцем подходил я к ольховому кусту. Будто испариной, он весь был покрыт росой, и, медленно поворачивая на ветру свои ладошки-листья, казалось отогревал их в лучах утреннего солнца.
Склонившись над водой, я стал пристально рассматривать речное дно. Рыбы как не бывало. С затаенной досадой я ушел на верхний перекат. До самого полудня ельцы ловились преотлично. И моем ведерке их было не мало. Утомленный от жары и большого перехода, я возвращался домой. Было часа 3 или 4 пополудни, когда я проходил мимо «мертвого плеса». Будто какая-то неведомая сила толкала меня к тому кусту. Я не выдержал. Осторожно подойдя к берегу, я заглянул под куст: передо мноюснова была плотва! Опять, как и вчера, чинно выстроившись в каком-то им одним известном порядке, рыбы беззаботно пошевеливали плавниками. Я принялся соблазнять их всеми имевшимися у меня приманками — кузнечиками, мотылем, опарышем, хлебом.
Безрезультатно. Вдруг что-то упало мне за ворот и поползло между лопаток. Запустив руку под рубаху, я извлек небольшого черного червячка. Он был полураздавлен, но продолжал еще шевелиться, тычась своею крохотной головкой между моими пальцами. Это была гусеница какого-то насекомого, но какого — я определить не мог.
Не раздумывая, я тут же бросил гусеницу в иоду. И странно! Не успел червячок затонуть, как одна из плотвиц, почти вертикально поднявшись к поверхности воды, жадно схватила его и снова опустилась «на дно.
Откуда попал мне за ворот этот лакомый для плотвы «черныш»? Я пригнул к себе сучок ольхи и увидал на обратной стороне некоторых листиков очень много таких же червячков. Те листья, на которых червячки закрепились, были покрыты множеством мелких дырочек, а всю нижнюю плоскость листа затянула тончайшая паутинка, посредине которой словно в гамаке, покоились многочисленные её обитатели.
Стряхнув в воду содержимое такого «гамака», я был не мало удивлен, увидя, как плотва ринулась жадно пожирать червячков. «Так вот, какой деликатес привлек её внимание!» — удовлетворенный своим открытием, подумал я. А через несколько минут мой маленький крючок, с двумя наживленными на него крохотными гусеницами, подцепил первую за этот день плотвицу. Не прошло и часа, как в моем ведерке лежали 23 отличных рыбы.