Рыбалка на реке Воря
Та веселая красавица Воря, с именем которой связаны мрачные воспоминания о борьбе Петра с царевной Софьей и о казни у с. Го-лыгина бояр Хованских, организаторов заговора против Петра, но вместе с тем и та Воря, берега которой в Абрамцеве при Аксакове и позже посетила целая плеяда известных писателей и художников: Гоголь, Тургенев, Загоскин, Репин, Васнецов, Поленов, Коровин, Нестеров, Врубель, Серов и др.
Со времен Аксакова, за 100 лет рыбы в Воре, конечно, поубавилось. Но и теперь в среднем и нижнем течении всякой рыбой, особенно голавлем, она не бедна. А водятся в облюбованном нами районе Вори ерш, пескарь, плотва до 400 г, белый карась до 250 г, такой же елец (однажды пойман в 0,5 кг), того же веса подлещик, лещ до 2 кг, язь чаще встречается до 700 г, но изредка попадались и по 2 кг, окунь от 100 до 200 г, как редкость — 0,5 кг; щука до 4 кг и, наконец, голавль до 5 кг.
При ловле желателен запас разнообразной наживки. В Воре рыба часто меняет вкус, капризна на еду. Следует иметь что-либо из следующего: мякиш хлеба или черное и белое тесто, сдобренное анисовым маслом, мелкие навозные черви, выползки, ручейники и мотыль. Для голавля и язя — майские и иные жуки, бабочки, стрекозы, кузнечики, оводы, шмели, лягушата и пр.
Итак от остановки автобуса к Лепешкам тропа по правому берегу речушки Талицы ведет к берегу Вори. По ту сторону реки стоят, выстроившись в ряд, огромные густые старые липы, памятники существовавшей когда-то богатой усадьбы. Их зеленая куща видна издалека.
— Может быть, когда-то в задумчивые вечерние сумерки, когда по лугам стелятся росные туманы, глядела с балкона усадьбы на дремлющую красавицу Ворю девушка, хозяйская дочка с русалочьими глазами… Улыбалась чему-то и ловила в отражении вод мерцание первых робких звезд или мысленно бежала по серебряной водной дорожке молодого лунного серпика навстречу таинственному чудесному будущему…
Так фантазировал я, сидя как-то вечером на полянке под липами в ожидании пушкинского автобуса,— его, сверкающего фарами, можно было увидеть отсюда.
Однако Данила по обыкновению запротестовал:
— Нет, сидела на балкончике не иначе как пышка замоскворецкая, дочка купецкая, с глазами не русалочьими, а волжской воблы.
— Данила,— взмолился я,— нельзя же.без разбора хаять все прошлое. А вдруг жил здесь или гостил кто-нибудь из славной Аксаковской плеяды?
Но каяться вслух мой друг не любит, и только молчание его я мог принять за скромный признак раскаяния.
Прошлое утонуло во времени. Теперь летом у старых лип — пляж массового молодежного купания, шумного, веселого.
Начнем свою рыболовную экскурсию, уйдем подальше от шума правым берегом, вниз по течению.
ОМУТ ОБМАНЧИВЫХ НАДЕЖД И ЕРШОВЫЙ ДЬЯКОН
Он почти рядом этот злосчастный омут, здесь же в ста шагах. Лет пять назад в него с трамплина на крутом обрыве прыгали смелые пловцы. Теперь он в забросе. Вода треплет в нем застрявший корнями куст. Я заметил как-то возле него стаю крупных голавлей и указал Даниле.
— Если суметь незаметно сползти с обрыва,— решил Данила, и с верхнего края отпустить по струе метров на восемь, к корням кустика, в полводы, кисточку навозных червей, или кусок выползка…
— Жука или стрекозу,— поправил я.
— Пожалуй, и кузнечика не плохо,— дополнил Данила,— то можно их подцепить.— И, сползая, Данила так незадачливо сорвался, что едва не угодил в омут.
Конечно, голавли исчезли. Отсюда название места «Обманчивые надежды». Однако позже мы иногда вылавливали здесь средних голавлей, но только вечером, в сумерки, пробуя разную наживку и всегда рискуя плюхнуться с обрыва в воду. Дальше почти с километр тянется довольно однообразная лента Вори с чистой струей посередке и заросшая лопушками, ряской, кугой и осокой по краям.
Удочка оснащена на мелкую рыбу. По чистой струе в проводку па ручейника, опарыша и навозного червя брал здесь елец, по правому берегу донимал ерш, изредка у травы встречался мелкий окунь; по левому берегу в полводы на хлеб и мотыль хорошо бралась средняя плотва. Здесь обычно сидят дачники и подростки, удильщики ершей и плотвы. Слева же, при условии незаметного подхода, осторожно забрасывая тонкую снасть, через кусты, между лопушками, на бабочку, овода, синюю стрекозу или большую муху, случалось, брались хорошие язи. Здесь одна из излюбленных их стоянок.
Там же, на левом берегу, не доходя до высокого песчаного обрыва с кондовым сосновым лесом, в Ворю впадает пустячный родничок с нависшими над водой длинными ветвями кустов. Здесь на легкую оснастку с мелким крючком, или даже с двумя можно наловить без счета ершей, пескарей, окуньков. Изредка может схватить насадку крупный, до 300 граммов елец.
Как-то в этих местах в лиловые сумерки уходящего дня наткнулись мы с Данилой на силуэт странного удильщика. В резиновых сапогах, стоя в воде, пухлая фигура в широком плаще, в шляпе котелком, с выпущенными из-под полей патлами волос, едва управлялась, ежеминутно снимая с крючка ладной удочки какую-то мелкую рыбешку.
— Ерши дамочку одолели,— определил на глазок Данила, но тут же опроверг себя.— Ошибся. То не баба, а дьякон.— И закрепил за участком кличку — «Ершовый дьякон».
И все же ошибся Данила. Позже выяснилось, рыбачила там постоянно, невзирая на погоду, какая-то пожилая со странностями одинокая дачница — любительница жареных пескарей.
ОСТРОВ СОКРОВИЩ И ПРИЮТ КАРАСЯ
Вот мы и у высокого песчаного обрыва с мачтовым лесом. Здесь часто сидят художники, набрасывая свои этюды с натуры. Воря здесь разливается небольшим плёсом с кустистым продолговатым островом на середке. На закате пылают алым золотом стволы сосен, червонной россыпью сверкает песчаный обрыв под ними. Потемневший плёс искрится бликами отражений, а остров, прячась в сумрак, заволакивается росяной фатой.
Если прокрасться без шума на остров вброд или на лодке (иное лето здесь чья-то стоит), то можно добраться до нависших над водой кустов, под которыми постоянно разгуливают стайки одномерных голавлей граммов по 400—500. Но хорошо ловятся они только тогда, когда удильщик абсолютно скрыт или в сумерки в забродку.при умелых забросах под самые кусты. Данила, не страшась холодной воды, однажды осенью добился здесь рекордного улова на черных тараканов и сверчков, которых набрал у себя в кочегарке.
Другой рыбы у этого «Острова сокровищ» нет. Дальше на протяжении почти километра, до самого поворота к востоку, река не очень живописна, но населена местами пестро и густо, той же встречавшейся раньше некрупной рыбой. У левого берега вначале держится елец на быстрине и подъязок в лопушках. Дальше шагов двести — полумертвая зона,— берет одна плотва. Был раньше окунь, но года два, как исчез. Зато плотва в этой зоне почему-то лучше, чем где-либо ловится на мормышку с «кивком».
Качество сумок на высоте, а стоимость гораздо меньше потому как им не нужно арендовать площади и много других факторов накрутки цены у них нет.
Правый берег — с тем же населением. Только в конце мы вступаем в «Приют карася». Перед поворотом реки влево, в затишье, у зарослей речной гре-чишки и лопушков нами обнаружен белый карась одномерок граммов на 200—250. Берет он со дна на мотыля и навозного червя, иногда с большими промежутками, видимо подходит стаями.
Чуть ниже, на грани трав, берет на живца средний окунь, в ограниченном районе, там, где при производстве мелиоративных работ берег сильно изрыла землечерпалка. Там же водится щука до 2 килограммов. Обычно, покончив с карасями, мы быстро меняем для этого участка лески (на более толстые), крючки, грузила, поплавки. Дальше с полкилометра Воря разбивается на ежегодно меняющие русло, отдельные, быстрые, шумливые протоки, разделенные густой кугой и зарослью тальника.
В отделившемся глухом заливчике одной из проток, среди завала сушняка, Данила однажды поймал руками полуметровуюдощую, как палка, щуку. Попала она в беду, вероятно, еще весной и почти подыхала с голода.
ЛУННАЯ СОНАТА И ЛОГОВО ТАИНСТВЕННОЙ РЫБЫ
Километра через два с лишним мы подходим к огромному омуту, пристанищу хорошей рыбы. Омут беспокоен и сказочно чудесен в лунную ночь. До того чудесен, что даже Данилу, этого как будто затаившегося в себе дикаря в вопросах лирики, заставил-таки раскрыться.
Дело было так. Соблазненные таинственным чмоканьем каких-то рыбин в зарослях куги, а главное, завороженные лунной дорожкой в зеркале глубокого омута, решили мы с Данилой раскинуться лдесь ночным лагерем, проще говоря, заночевать.
— Жаль, нет с нами писателя, расчудесного рыбачка Паустовского…— изрек, вздыхая, Данила,— он сумел бы изобразить »ту лунную ночь на Воре-красавице лучше самого Гоголя с его Днепром.
А ночь и впрямь могла заворожить даже самого холодного человека, не то что Данилу, который как здесь выяснилось… Впрочем, обо всем по порядку. Еще на подходе к этому сказочному омуту Данила, да-да Данила, понадергал с корнями где-то в сыром овраге охапку крупных бирюзовых незабудок. Я таких фокусов никогда раньше за ним не замечал. К чему бы это?
И вот теперь, когда мы расположились на отдых, набрали ворох сушняка, развели костер и согрели чаек, мой Данила, выбирая из охапки в букет самые крупные незабудки, раскрыл мне впервые свое девственное прекрасное сердце. Кто она? Там же в Пушкино и живет, где-то учится, только через год кончает институт. Они решили еще один длинный год за версту обходить ЗАГС. Так лучше. Да, оказывается, Данила умеет держать себя в узде и не поступать «рассудку вопреки». Ей он отвезет эти цветы.
Тогда впервые увидели мы омут в лунную ночь, и он нас очаровал. Назвали «Лунной сонатой». Немного вздремнули, а встав на заре, осмотрелись.
Правый берег, заросший чернолесьем, с единственной, старой, лапчатой елью, сырой, с ржавыми родниками,— неприветлив. Зато левый, где мы ночевали, с высоким глинистым обрывом, за которым раскинулся луг, окаймленный над обрывом мелким кустарником,— очарователен.
Головная часть омута тоже в кустарнике. Дальше чистый овал воды, в котором бурный вливающийся поток, постепенно утихая, заворачивает, наконец, в центре омута медленным водоворотом и, совершив хороводный круг, спокойно уходит дальше вниз, к стенке куги. Тут где-то вода снова находит узкий коридор для прорыва и шумно мчится через тесную лазейку, по которой решаются проплывать в оба конца только голавли.
Этот омут богат всякой рыбой. Прижилась тут у нижнего края и щука, а в центре ямы несколько лет как начал изредка ловиться спустившийся из Красноармейской запруды неплохой лещ. Начали мы ловлю, как обычно, с легкой оснасткой наших удочек и с ходу. На левом берегу, в куге, у вливающегося потока, наловили мелких голавлей, рядом у куста — средних окуней и ершей.
Так обуживали мы на ходу весь левый край омута, пока не услыхали звонкие всплески в нижней его части. Била жирующая щука. С тех пор мы всегда здесь быстро переоснащали удилища на крупную рыбу, навязывали стальные поводки, мелкие тройники, наживляли пескарей, выползков или кучки червей на щуку.
Двух щук в 3 и 4 килограмма с немногим мы с Данилой взяли на живца у самой стенки куги, все время перемещая приманку вертикально и вдоль заросли.
Однажды, завтракая, уселись мы на глинистом обрыве, и Данила неожиданно так ткнул меня в бок, что кусок застрял в горле. Ткнул неспроста. В центре омута, где быстрина переходила в медленный водоворот, стояла стая бурых клиньев с темными хвостами и багрового отлива боковыми плавниками.
—- Голавли…— придушенным шепотом прохрипел Данила, и мы, не шевелясь, забыв про еду, впились в стаю глазами.
Мысль зреет мгновенно, но не новая.
— Спустить с головной части омута, от куста, по течению, без грузила стрекозу метров на 20—30, под самый рыбий нос…— соображаю я вслух и в спешке напрямик съезжаю с обрыва к кусту.
— Чисто! — кричит, потешаясь, Данила.— Всех распугал!
Не беда. Немного погодя голавли снова вышли. К их возвращению стрекоза подплыла к рыбьим носам, но ни одна рыбина до нее не дотронулась.
Оказывается их отпугивали щучий куговый поплавок и, может быть, слишком толстая жилковая леса. Первого голавля в два с половиной килограмма мы поймали здесь таким приемом на овода, насаженного на крючок № 8 со стальным незаметным поводком и с микроскопическим поплавком.
Позже использовали и спиннинг, так как убедились, что в омуте сидят у дна голавли раза в два крупнее пойманных.
В пасмурные дни при неудобном ветре ловили мы иногда и с правого сырого берега на быстринке ельцов и голавлей, отпуская лесу с наживкой от берега на излом поворота быстряка к центру. Легкое грузильце в центре водоворота опускалось почти до дна. Здесь не мало взяли мы за лето крупных голавлей, избравши водоворот своей основной стоянкой.
Но этот же чудесный плес с таинственным омутом зародил в нас однажды и ребячье фантастическое подозрение. Данила серьезно поверил в то, что таинственный омут таит в себе какую-то колоссальную рыбину. Одним поздним вечером нас встревожил слишком яростный жор. Чей? Не ясно. Один из самых тяжелых и хлестких ударов в центре омута сочли мы спросонья чудовищным. Туман брызг поднялся радужным облаком, а крутая волна докатилась до самого берега.
Только поэтому, как исключение из правил, в следующую ловлю закинули мы на ночь на середину омута три заранее заготовленные донки, наживленные плотвой, цыплячьими кишками и кистью выползков, все на крупных тройниках. Утром при проверке плотва оказалась нетронутой, кисть выползков перетащенной далеко в сторону, а в донку с кишками, как выразился проверявший снасть Данила, какая-то сила так крепко вцепилась, что кто кого держал на натянутом, как струна, шнуре, сказать трудно. По его же словам, неразгаданная силища спокойно без рывков утянула за собой весь шнур.
Незримое всегда порождает таинственное.
— Данила,— неосторожно упрекнул я друга,— бойся, как огня, охотничьих рассказов. Выползков, вероятно, затащили раки, а тройник с цыплячьими кишками вернее всего кружил, зацепившись в водовороте за какой-нибудь затонувший проплывающий карч.
Данила недолго дулся. Тем более, что я все-таки согласился: кроме лирического названия омута «Лунная соната», недурно зазвучит и трагическое — «Логово таинственной рыбы». Иногда мы нарочно удлиняли свои рыбацкие экскурсии до суток, чтобы увидеть две зори и ночь. Горожанину это непонятно. Он никогда не слышал голоса пробуждающейся и засыпающей природы, далекого села, колхоза.
Над водой плывет легкий утренний пар, всплески и круги рябят ее зеркало. Вышла на жор рыба. В лесу попробовала со сна прокуковать кукушка и захлебнулась. Прохрипел свое трррт—тррр… первый дергач-коростель. По некошеной густой росной траве заколыхалась непонятная тропка — то бег коростеля, днем незаметный.
Где-то далеко за лесом затявкали собаки. Запели вторые петухи, позолотели верхушки сосен…
А ночь? Первые робко мерцающие звезды, обильные росы — предвестники погожего дня. Посвистывание проголодавшихся совок, поздние концерты лягушек по болотам, последний крик выпи. А фосфоресцирующий блеск белых лилий на почерневшей воде тихих бочагов, среди блюдечек лопушков? А всплеск еще ненасытив-шейся прожорливой щуки?… Беда, конечно, если вы не запаслись диметилфталатом или гвоздичным маслом — комары вам дадут знать о себе.
И еще как-то раз в отступление от наших правил на том же омуте под обрывом забросили мы на утренней зорьке донки метров на пятнадцать. На кучки навозных мелких червей неожиданно попались два хороших леща, один из которых весил около двух с половиной килограммов.
Но сидеть сиднем, ждать без конца нового клева мы отказались. Скучно и гадательно,— авось да небось?.. Пошли дальше.
ЩУЧЬИ ДЖУНГЛИ, ОНИ ЖЕ —ЗОНА ВЗРЫВОВ
Дальше на протяжении километра Боря превращается во что-то очень неспокойное, ежегодно меняющееся, часто неприглядное, какие-то топи с затонувшими деревьями, торчащими из воды сучьями и корягами в зацвелых тиховодинах, коротенькие узкие быст-ряки среди куги, застоявшиеся ямы с мелкими щучками, ужами, лягушками. Тут, конечно, не на ершей или плотву охота, а переснаряжайся на щурят отвесным блеснением или на живца у коряг и карчей.
Ставим стальные поводки, грузильца, тройнички, наживляем здешних же ершей. Попадаются щурята до килограмма и только один раз околсГдвух. На левом берегу у дуплистого, подгнившего развесистого дерева веснами бывает хороший клев голавля на майского жука. Летом рыба здесь почему-то исключительно капризна на еду.
Этот отдаленный, глухой участок «Джунглей» — излюбленное место мародеров с толом. Здесь, далеко от глаз, эти разбойники и по сей день, случается/ творят свои гнусные дела. Необходимо дознаться, откуда достают они тол, кто их снабжает?
Здесь однажды дали мы с Данилой им хороший бой, посрамили, но, кажется, кто-то взял мародеров под свое крыло, и дело заглохло. Места же назвали мы «Зоной взрывов». О том, как поймали громил, речь впереди..
Где-то здесь же в «Джунглях», на правом берегу, в июльское пекло сделали мы с Данилой привал в тени трогательно-правильной и чистой, как в парке, аллеи, кажется, ясеня. Осталась она, как безымянная память о человеке, когда-то ее посадившем. Такая тайна часто рождает вымышленную члегенду, всегда немного ^печальную.
Кто-то для кого-то насадил эту чудесную алею. Кто-то позже под ее сенью впервые перед кем-то обнажил свою душу, но был плохо понят и при странных обстоятельствах утонул в Воре. Время унесло эту тайну, как осенний лист по ветру. Обрывки ее рассказал нам, а может быть, тут же и выдумал, встретившийся у реки рыбачок — сельский учитель. Время сотрет с лица земли и сомнительную легенду, и учителя, и аллею. Последней бурей уже вырваны с корнем два дерева, да три пня раньше торчали.
Мы воспользовались с благодарностью тенью этой аллеи, а спустя год, проходя мимо, встретили расположившуюся там же развеселую компанию студентов, справлявшую прощальный «мальчишник» перед разъездом по назначениям. Тогда же в этих местах посчастливилось нам выхватить самых крупных щучек, часть которых мы подарили студентам на уху. Дальше наш путь идет к последнему и, пожалуй, самому за-ч манчивому отрезку нашей экскурсии — в царство голавля.