Рыбалка в Мае
Майское солнце, поднявшись над лесом, рассыпает повсюду золотые монеты-зайчики, вода в заливе блестит и переливается. Юра стоит на краю мостков, устроенных для полоскания белья. В руках он дерщит удочку. Русые волосы его разлохмачены, рубашка выбилась из-под ремня, лицо напряженно ожидающее. Он не замечает ничего вокруг себя и неотрывно смотрит на поплавок.
Иногда он косит глазами на сетку дяди Миши который сам сценарий проведения корпоратива и сейчас занимается этим профессионально, привязанную к мосткам. Юра знает, что там около десятка лещей. Дядя Миша уже при нем вытащил три. А у самого Юры ничего не получается..Зацепится что-то и моментально срывается. Тут нужна ловкость. Дядя Миша — тот не прозевает. Вот он опять тянет. Юра смотрит, как дядя Миша отцепляет тройник: он зацеплен за что-то около головы леща… Потом Юра переводит взгляд на свой поплавок, который уже качается вовсю. Он дергает удилище.
Опять опоздал. Вот так всегда. Когда смотришь внимательно на поплавок, — он неподвижен, стоит секунду посмотреть в сторону — поплавок начинает шевелиться. Как бы хорошо поймать большую рыбу и принести маме. Она бы поджарила. Это было бы блюдо! А то перед получкой у мамы уже не густо. Юра твердо решает: смотреть только на поплавок.
Он должен поймать. Все ловят, а он чем хуже других. И отец был рыболов: мать сколько про него рассказывала. И дед — материн отец — то же. И Юра будет рыболовом: конечно, в свободное время. А так, после школы стать бы механиком или еще лучше — летчиком. Летать бы на ТУ-104. А потом… У Юры захватывает дыхание при одной мысли об этом. Вот бы на ракете да на Марс.
А после вернуться на землю и пройтись по Москве. И все бы на него смотрели и говорили бы: это Юрий Михайлович Семин, который был на Марсе… И Юра мечтательно смотрит вдаль. И вдруг видит: поплавок притонул и качается…
Юра дрожащими руками дергает удилище и чувствует: на леске что-то тяжелое-тяжелое. Он держит удочку вверх, а леску тянет, тянет так, что удочка гнется, вот-вот сломается. Лещ начинает делать круги. Юра держит удилище изо всех сил. Сердце бьется, готовое выскочить из груди. Руки и колени дрожат. Только бы не ушел, только бы не сорвался.
Тяжело, устал, руки как чужие. Но рыба и не думает уставать, — она отчаянно рвется, пенит воду, брызги летят во все стороны. Юра хочет во что бы то ни стало вытащить леща. Кругом так солнечно, но он не замечает ничего. Видит только согнутую удочку, натянутую леску и буруны, поднимаемые лещом. Юре кажется, что проходит вечность…
Наконец он чувствует, как лещ слабеет. Еще, еще немного. Вот он уже ближе к мосткам и все спокойнее. Вот он уже в метре от мостков, и дядя Миша подхватывает его подсачком. Лещ большой и зацеплен за хребет, поэтому он так сильно сопротивлялся. Дядя Миша помогает отцепить крючок и кладет рыбу в Юрину сетку. Из рыбы течет икра. Дядя Миша смотрит хищными, налитыми кровью глазами на Юриного леща и говорит хриплым голосом:
— Ну и здоров! Это сегодня самый крупный… кило три будет.
Юра очень устал и не хочет больше ловить. Кроме того, он хочет скорее показать маме свою добычу. Он сматывает леску и уходит домой. На плече у него удочка, в руке сетка с рыбой. Какой-то встречный пожилой мужчина внимательно смотрит на рыбу, потом на Юру и спрашивает:
— Это ты где поймал такого?
— Вот там, на заливе,— небрежно бросает Юра, а сам — горд и доволен.
Чем ближе подходит он к своему дому, тем быстрее его шаг. Он кладет удочку в сарай и теперь уже не идет, а бежит к дому. С силой он распахивает дверь в комнату и кричит:
— Мама, мама, посмотри, что я поймал!
Волосы его растрепались, весь он возбужденный, глаза блестят. Его мать, одетая в цветастый халат, сидит за столом и что-то шьет. Сегодня воскресный день, поэтому она дома. Ее темно-русые волосы собраны на затылке, под глазами скорбные морщинки. Она смотрит на рыбу с удивлением и потом спрашивает:
— Где это ты поймал такую большую? Таких даже твой отец не приносил.
— На заливе, с мостков, — отвечает Юра, — там сегодня столько лещей. Знаешь, сколько их у дяди Миши? Больше десяти. Поджаришь сегодня, мама, а? Вот вкусный, наверно!
— А на что ты ловил? — спрашивает мать.
— Мама, сегодня лещей ловят не так, как всегда. В это время они приманку не трогают, — их просто цепляют.
— Это как же? — удивляется мать.
— На леску привязывают несколько больших тройных крючков и опускают в то место, где лещи крутятся… Как только рыба заденет леску и качнется поплавок, нужно дергать. Крючок цепляется за леща и тут только тяни…
— А почему же их скопилось там так много — лещей-то?
— Ах, майш, как ты не понимаешь? Так ведь они же на нерест вышли. Говорят, что это небывалый случай, что столько лещей вышло на наш залив.
— Так ты во время нереста их ловил?—начинает понимать Наталья Антоновна. — Ведь ты же много поранил рыбы.
— Ну, мама, там столько рыбы, что это ничего не значит.
— Как ты смеешь так говорить? Не ожидала я этого от тебя, сынок, не ожидала.
— В чем дело, мама? Что тут плохого, я не понимаю? Там все так ловят.
— Все, говоришь, так ловят. А кто это твои — все? Такие же хапуги, как дядя Миша? Эх, сынок, сынок!
Твой отец никогда этого не делал. А знаешь ли, из-за чего погиб твой дед? Я все считала, что тебе еще рано знать это. А теперь вижу, что уже пора рассказать. Садись и слушай, — повелительно говорит Наталья Антоновна.
Свет из окна падает на ее лицо, и Юра видит: на лбу у матери лежит глубокая складка.
— Давно это было, — начинает Наталья Антоновна. Шел мне тогда тринадцатый год, но я все так помню, как будто это вчера все случилось. Жили мы на Волге.
Отец рыболов был страстный. Уходил в субботу на ночь, а в воскресенье к вечеру приносил корзину рыбы. Ловил только удочками. Ненавидел тех, кто промышлял сетями или бил острогой, — особенно во время нереста. Был он в постоянной вражде с Митей Курчавым и Архипом Хриплым из нашей деревни. Эти всегда ловили сетями. Отец не раз у них сети резал. Но они заводили новые, а отцу все грозились.
Наталья Антоновна вдруг закрывает лицо платком, и плечв ее трясутся. Юре жаль мать. Он не знает, как утешить ее. Наталья Антоновна сквозь слезы говорит:
— Любила я отца. Часто он брал меня с собой на реку,, в лес. Обо всем мне рассказывал. Где какие грибы растут. Какие деревья в лесу. Какие цветы, травы. Он всегда мне говорил: «Наташа, смотри, примечай. Все пригодится в жизни». А сколько я от него еще узнала бы, если б не смерть его…
Плечи Натальи Антоновны снова нервно дергаются. Солнечные лучи, пробившись в окно, падают ей на голову, и Юра видит, как много уже серебристых нитей в ее волосах.
Немного успокоившись, Наталья Антоновна продолжает:
— Было это в мае. Ушел отец вечером в субботу на рыбалку.
Он хорошо запомнился мне: на нем был одет серый пиджак, брюки з_аправлены в кожаные сапоги, на голове войлочная шляпа. Темное, обветренное лицо. Морщинки, такие добрые, лучились около глаз. Поцеловал он меня, как уходил, и говорит: «Ну, дочка, веди себя хорошо. Помогай маме. Принесу завтра свежей рыбки. А вот будет потеплее, возьму тебя с собой на реку». И пошел он по тропинке, мимо огорода, с корзиной и удочками на плече. Обернулся, помахал мне рукой.
Наталья Антоновна, обняв сына, гладит его по голове.
— Ты вот на него похож чем-то, сынок.
И волосы у тебя такие же жесткие, как у него были, и глаза, и еще что-то. Вечер тот, помню, был теплый, тихий. Мы с мамой полы мыли, на «огороде что-то делали. Я с ребятами нянчилась. Мама мне жаловалась, что сердце у-нее ноет. Легла я спать, и не спится — все мечтала, как пойдем с отцом на рыбалку и у меня клюнет большая, большая рыба. Я вытащу ее, а отец скажет: «Вот молодец, доченька, какую рыбу поймала».
А утром рано, сквозь сон, слышу, стучится к нам кто-то. Мама открыла, вошел сосед наш Семен. Волосы у него были растрепаны, кепку он держал в руке, лицо мне показалось страшным, борода тряслась. Вошел и говорит: «Прости, Архиповна», — он так мою мать звал. А сам чуть не плачет. Мать вся побледнела, спрашивает: «Что случилось, скажи толком, Семен?» А тот отвечает: «Не мог я ничем помочь, видит бог, не мог». «С Антоном, что ли, что случилось, говори?» — снова спрашивает мать.
А он: «Ох, Архиповна, утонул твой Антон-то, утонул. И ничем я не мог помочь». Мать так и упала на пол. Дети все проснулись, ревут. Потом, когда мать немного успокоилась, Семен рассказывал: «Ловил я неподалеку от Сердитого плеса. Вдруг, слышу, крики на плесе. Кричат, а не разберу что. Ну, я бегом туда. Подбежал ближе, вижу, Антон-то на лодке и что-то тянет, видно, сеть А Митя Курчавый и Архип Хриплый тоже на лодке и тоже к себе тянут.
У них лодка большая, да они двое. Лодки были метров на тридцать друг от друга. Они сильно дернули за сеть, а Антон с лодки и в воду. И не успел я опомниться, как он скрылся…— видно, в сеть запутался. А так он выплыл бы, он хорошо плавал».
После некоторого раздумья Наталья Антоновна продолжает:
— Курчавый и Хриплый сеть обрезали и скорей — домой, как <5удто они нигде и не были, — Семена-то они не заметили. Но потом их судили, наказали. Да что им, через десять лет они вернулись... А вот деда твоего не стало — всей деревней его хоронили...
Наталья Антоновна смотрит в окно: на дворе зеленеют деревья, светит яркое солнце. Но она ничего этого не замечает. Перед ее глазами встают картины далекого и нелегкого детства. Юра сидит молчаливый, подавленный. Через некоторое время он встает, крепко прижимается к матери и говорит:
— Мама, я никогда больше не буду… так ловить.
Он идет в кухню, берет рыбу, смотрит на нее. Лещ лежит на его ладонях большой, притихший. Чешуйки его крупные, как серебряные гривенники, блестят. Потом .Юра идет в сарай, -берет удочку и обрывает с лески тяжелые тройники.
А в следующее воскресенье, когда загорается новый солнечный день, день отдыха, Юра идет с удочкой на плече на знакомый залив. Теперь он никогда не изменит семейной традиции…