Двадцать два несчастья
Горный Алтай отдых зимой запомнился мне на всю оставшуюся жизнь. Забыть такое врятли удастся, великолепные пейзажи и горный чистый воздух останется в памяти на долгие года, но речь сегодня пойдёт не об этом, а том как мы ездили на устье светлой Перли, впадающей в Волгу и о наших рыболовных приключениях, читайте в этой статье…
Некоторые называли его Епиходовым, по фамилии бессмертного персонажа «Вишневого сада», другие «Двадцать два несчастья», третьи совсем лаконично — «Двадцать два».
Следует оговориться: преследовавшие его неудачи касались единственной стороны жизни нашего героя. Во всем остальном она была заполнена благодарной творческой работой, общественной деятельностью и, следовательно, массой тех хлопот — больших и малых,— которые осмысливают и красят существование каждого из нас.
У него была дружная веселая семья. И со здоровьем было не так уж плохо. Чего бы, казалось, еще надо человеку?
Но оказалось, надо! На пятом десятке вмешалась страсть к рыбной ловле — прилипчатая, неуемная. Все дни досуга стали отдаваться любимому занятию. Но именно здесь и оказался корень всех бед. Дело в том, что с рыбалкой чертовски не везло.
Из описаний его неудач рождались бродячие рыбацкие анекдоты. Узнавая раньше о счастливом месте, он, как правило, попадал туда позже всех, когда уже заканчивался непостижимый рыбий «жор»; если его кусал комар, то обязательно под глазом, и, как на дрожжах, вздувалась обидная шишка: он приезжал домой с перевязанными пальцами — зубастые щуки сторицей платили ему за доставленные неприятности; летом он падал в воду с самой устойчивой лодки (плавал он, кстати, неважно); осенью прорезал жесткой болотной осокой резиновые сапоги, отчего часто страдал флюсами; даже зимой ухитрился провалиться под лед, шествуя в самом конце многолюдной компании рыболовов.
Рыбы, зацепившиеся за его снасти, обидно рвали их или срывались с крючков самым непостижимым образом. Спрятанную на берегу добычу безошибочно находили хори, коты или поросята. Был случай, когда под самым его носом какой-то неприлично бойкий петух выклевал глаза у пойманного им большого судака…
Всякие бывают рыболовы. Некоторые даже косились и с осторожностью делили с ним компанию, утверждая, что он несет неудачи не только себе, но и своим спутникам. Многие давно привыкли к этим неожиданностям и добродушно посмеивались, загадывая очередной «номер» и даже заключая шутливые пари о возможных приключениях нашего героя.
А вместе с тем это был истинный энтузиаст спорта. Наблюдательный, дотошный, он никогда не удовлетворялся уже найденным и всегда стремился вперед. Он рыскал в самых глухих затаенных углах водоемов, и, пожалуй, за двести километров вокруг столицы не нашлось бы ни одной речки или ручья, которых он не обследовал бы самым тщательным образом. Его знания были подобны живой рыбацкой энциклопедии, которой многие бесцеремонно пользовались, бессовестно подтрунивая над ее вдохновенным составителем…
Мы выехали на вокзал в теплый вечер мая. Так как среди нас был «двадцать два», мы не нашли ничего незакономерного в том, что только вчера расписание поездов изменилось и час тому назад ушел поезд. Следующий был утром. Нам предстояло провести хотя и короткую, но свежую ночь в садике на вокзальной площади.
Плохой рыболов выезжает на ловлю без чувства уверенности в успехе. Мы не причисляли себя к плохим. Общее настроение поддерживалось тем, что совсем недавно приехал один наш общий друг и сообщил волнующие подробности о найденном месте. Правда, он прибыл без рыбы, но с поломанными снастями и буйным восторгом от пережитого. Около устья светлой Перли, впадающей в Волгу, он наткнулся на один маленький островок. Рядом была яма, и в этой яме…
В общем, мы тогда слушали его, как хорошего докладчика, — не переводя дыхания. Но когда он начал объяснять местонахождение этого Эльдорадо, выяснилось, что найти островок не так-то легко. Тогда по настоянию «двадцать два» на клочке ватмана был вычерчен со всеми подробностями план.
На этом плане среди бесчисленных островков, островов и островищ, среди извилистых подводных русел рек, речушек и ручьев, среди кустов травы и осоки надо было найти небольшой холмик. На южной конечности этого островка были помечены пять сосенок, расположенных в виде фигуры, называемой любителями игры в городки «письмом». Кружок на северном конце острова подразумевал большой черный плоский камень, хорошо видный под водой в тихую погоду.
Вот и все отличительные особенности, которые были изображены на плане. Мы условно назвали этот островок «Островом переживаний», решив увековечить таким образом взволнованный рассказ нашего друга, которому помешала разделить с нами поездку неожиданная командировка.
Но в общем мы остались удовлетворенными, «двадцать два» тщательно сложил чертеж и заботливо упрятал его в особое отделение своего толстого бумажника.
Теперь мы уже были твердо убеждены, что едем на «верное» место…
Итак, мы провели эту майскую ночь в привокзальном садике. «Чертовщина», по определению одного из наших спутников (назовем его «Неустойчивым»), продолжалась. Как оказывается, и над ним пронеслось темное крыло неудачи: он обнаружил, что забыл дома коробку с блеснами. «Неустойчивый» с ожесточением покосился в сторону «двадцать два». Больших трудов стоило нам его успокоить. Мы ему собрали по блесне с «души». С миру по нитке. «Двадцать два» выдал даже две.
Перед рассветом пошел дождь, мелкий, частый. Все небо обложило плотными тучами. Мы покорно приняли и это — ведь с нами был «двадцать два»! Наконец, мы взяли билеты, стали в очередь у вагона и вошли в крайнее свободное купе. Как только поезд тронулся, выяснилось, что мы попали в служебное помещение. Мы сунулись назад и обнаружили, что вагон набит до отказа. Конечно, пришлось стоять. Когда вошел контроль и «двадцать два» вынул свой знаменитый бумажник, мы вспомнили о плане. Тут он полез в заветное отделение, поискал там пальцами и как-то нехорошо сморщился. Мы поняли: плана нет. Все замолчали. Лишь «Неустойчивый» издал зубами звук, напоминающий хруст битого стекла. Терять нам больше уже было нечего.
Неласково встретила нас река. Май явно смотрел сентябрем, и ничто не предвещало улучшения погоды. «Неустойчивый» остался тут же, на станции, решив обратным поездом возвратиться в Москву. Но мы трое — неспавшие, измученные — все же пошли к лодкам. Конечно, ветер оказался встречным.
Против такой волны нельзя было добраться до места раньше, чем к вечеру. Миновав широкое устье Нерли, мы поняли», что дальнейшего пути нам не осилить. Добравшись до небольтого лесного острова, мы оттащили лодку подальше от берега.
Захотелось есть. Попытки разложить костер здесь же, на берегу, окончились неудачей; кругом было сыро, а сверху сеял дождь. Тогда мы решили уйти подальше в лес, за волнистые песчаные дюны, «Двадцать два» отказался сопровождать нас, он боялся простуды, Накинув на голову плащ-палатку, он решил позавтракать здесь же, в лодке. Пожевав немного, он вынес на берег все лишнее — корзину, бадейку, весла, подтянул ялик и сел на лавочку.
Дальше дюны поросли лесом. Мы зашли за них и замена* тсльно устроились в затишье на песке, под густыми кронами сосен.
Какая сегодня ловля! Мы быстро и блаженно уснули под шум и свист «погоды».
Пробуждение не порадовало нас. Еще издали было слышно, как ревет взбушевавшаяся Волга, Посмотрев, нет ли поблизости нашего спутника, мы решили пойти проверить лодки. Взобравшись на песчаный пригорок, издали увидели темнеющий нос нашего ялика. Однако, подойдя к берегу, мы не обнаружили второй лодки. Начинало заметно темнеть. С запада шла очередная низкая туча. Ветер продолжал рвать. «Наверно, отвел ялик куда-нибудь за ветер, — решили мы. — Не будет же он сидеть все время здесь, в этой «трубе»?
И вдруг мы увидели то, отчего холодная дрожь пробежала по каждому из пас. Рядом на песке лежали корзинка, бадейка, весла.
Все стало непреложно ясно: значит, лодку унесло ветром, ней и нашего злополучного спутника.
Мы стали совещаться: ехать искать его сейчас, в бурю, в темень, в ночь, по неизвестному направлению было бесцельно. Мы начали кричать, но никакого ответного звука не услышали против ветра из этой, уже посиневшей мглы. Даже бакенщики в такой шторм не выезжали зажигать фонари.
Мы опять провели тяжелую бесерную ночь. Ветер усилился еще больше, однако стал дуть уже порывами. Это было для нас хорошим предзнаменованием, предопределяющим изменение погоды. В полночь он вдруг сменил направление, перешел на южный и сразу стих. Еще не прочертилась первая полоска зари, как мы уже рассмотрели величавое, еще сонное зеркало Волги.
Мы с наслаждением вдыхали бодрящий воздух большой воды. Но как мы могли наслаждаться этой красотой, когда на сердце у нас лежал тяжкий груз неведомого? На отшибе горы стояла высокая кривая сосна, уходившая цепкими толстыми корнями в поросший мохом бугор. Это была высшая точка острова, на котором мы нашли себе убежище. Очень удобно залезть на дерево. Так мы и сделали.
Всюду была величавая спокойная вода, окаймленная синеющим лесом, Длинной извилистой цепью посреди Волги гряда островов, то высоких песчаных, то низких луговых, вокруг которых взлетали бесчисленные утиные стаи. В могучее русло реки были как бы вкраплены многочисленные бакены, то белые, как чайки, то нарядные, щеголеватые, красные. Сказочным дворцом двигался по реке большой теплоход, Нам был ясно слышен шум его машины. Но тот, кого мы так тщательно искали напряженным взором, не находился.
И вдруг приятель, обладавший ястребиным зрением, закричал:
— Вижу, вижу! Дымок, дымок!
Где? — перехваченным от волнения голосом спросил я
— Во, под дальним лесом! А вообще далеко, верных километра три!
Мы кубарем скатились с сосны, не сговариваясь, очутились в лодке и заработали веслами. Стоит ли говорить, как мы понеслись! За кормой ялика, шипя, быстро росла полоса взбудораженной воды. Мы гребли, гребли, Жалко, что не фиксируются такие рекорды: наверно, мы поставили мировой! Часто утки, не успевая спрятаться в траве, вырывались из-под самого носа лодки.
Дымок приближался — густой, молочный, гейзером он вздымался вверх: видимо, в костер подкидывали свежую зелень. Наконец, легкий запах гари ударил нам в нос, Еще минута— и мы с размаху врезались в песчаную отмель небольшого островка. На углу острова увидели белый бакен. Видимо, его сорвал этой ночью с якоря ветер и прибил к берегу. Мы быстро выскочили из лодки, пересекли лужайку, выщли на другую сторону острова и с облегчением вздохнули. У воды, нр самом берегу, горел костер, Неподалеку, около лодки, спиной к нам, стоял «двадцать два» и.., спиннинговал.
Услышав шаги, он обернулся, и мы увидели, как на его посеревшем лине вспыхнула глубокая радость. Он бросил уди-лише на траву. Мы побежали к нему и крепко обнялись.
И тут же печать радости на его лице уступила место выражению высокого торжества. Не говоря ни слова, он взял нас обоих за руки, как маленьких ребят, и подвел к небольшой луже, метрах в двадцати от берега: невысокая залитая водой трава в нескольких местах была раздвинута как бы длинными темными поленьями, «Двадцать два» приносил сюда пойманных хищников, желая сохранить их живыми: день обещал быть жарким. Пять штук насчитали мы в этой ямке. Но каких! Пожалуй, ни одна из них не весила меньше трех килограммов.
Наше любование продолжалось недолго. Через несколько мгновений мы уже стояли неподалеку друг от друга и бороздили блеснами дно небольшой каменистой ямы под самым берегом. Со второго заброса я почувствовал так хорошо знакомый тупой удар хищника и ощущение живой тяжести, пришедшей ко мне откуда-то из речной глубины.
А приятель рядом уже тащил хорошую щуку. Не отставал и «двадцать два». Вот это была ловля!
И к тому времени, когда ослепительное майское солнце вошло в зенит, у нас уже было очень много рыбы. В полдень поклевки прекратились.
Теперь «двадцать два» начал подробно рассказывать нам о злоключениях этой ночи. Начало событий мы угадали совершенно точно. Он прикорнул в лодке и не заметил, как коварные боковые волны, подмыв постепенно песок под яликом, повернули его и вынесли в широкую протоку между островами.
Он очнулся, когда уже был вдалеке от берега. Шторм был в самом разгаре. Ему как-то удалось отодрать одну из лавочек ялика и использовать ее в качестве кормового весла. С величайшим трудом он выправил нос отяжелевшей, полузалитой водой лодки поперек волны. Но это была еще только малая доля победы: ялик стремительно выносило из протоки в самый хаос бушующей Волги. Сопротивляться дальше он уже не мог. Сильный удар чуть не выбросил его из ялика. И этот удар принес ему спасение. Лодка налетела па небольшой травянистый «пятачок», случайно встретившийся на его пути. Как он рассмотрел потом, это была верхушка скрытого под водой холма, опоясанного глубокой, пятиметровой, ямой. Всю ночь провел он на этой крохотной площадке, заливаемой водой, придерживая лодку окоченевшим телом.
Как только стало светать, он дотащился до ближайшего острова. На счастье, у него сохранились спички, предусмотрительно завернутые в резиновый чехольчик: он разложил костер и начал сушиться. Но он не довел этого дела до конца: мощный всплеск хищника под самым берегом заставил его схватиться за спиннинг, оставленный в лодке. Через пять минут он уже чшил первую щуку. Он отрывался от ловли только затем, чтобы подкинуть в костер веток свежей хвои и вызвать к себе нас. Он говорил нам, и, конечно, мы понимали его всем сердцем, что он забыл в это время все переживания тяжкой ночи и даже благодарил судьбу за неожиданный конец этих приключений.
Наша беседа происходила теперь в обстановке, никак не похожей на обстановку вчерашнего вечера. Мы расположились на прогретом солнцем сухом песке, около небольшой тошен сосенки. Тихо потрескивал костер, на закопченных ухватиках был подвешен неизменный спутник охотников — котелок: в коричневой бурлящей воде кружились распаренные хлопья чая.
Постепенно блаженная полудремота охватила нас. Наступила реакция после бурных переживаний. Попив чаю, мы решили часика два поспать. Все равно успевали к поезду.
Нас разбудил незнакомый голос. Облитый солнцем, перед нами стоял пожилой коренастый мужчина в синей выгоревшей косоворотке и в высоких резиновых сапогах.
— Рыбачки, помогите бакен снять, одному несподручно! — попросил он. — Ишь, куда его пригнало!
Мы охотно пошли за ним и дружно подналегли на белый дощатник. Однако он не поддавался.
— Погодите, его что-то держит внизу,— определил «двадцать два». Мы наклонились и обнаружили, что бакен плотно сидит на черном камне, который, как щупальцами спрута, был прихотливо обвит куском толстой проволоки, которой якорится этот волжский буй.
— Гляди, нарочно так не угадаешь! — подивился бакенщик. Через минуту, поблагодарив нас, он уехал, увозя на своей длинной лодке белую громаду бакена.
И тут нас осенило. Камень! Черный камень! Теперь он был отчетливо виден под водой. Мы повернулись и поглядели в сторону сосны, где только что отдыхали. Сосен было пять.
— Друзья! Мы на «Острове переживаний»,— хрипло воскликнул «двадцать два».
На обратном пути злая судьба, видимо, забыла о «двадцать два». Впрочем, нет, пожалуй, немного и вспомнила: при посадке в поезд он выронил очки, а в поезде потерял билет. Больших трудов стоило нам убедить контролера в отсутствии злонамеренности у нашего друга. Потом, уже в Москве, в трамвае, у него лопнула лямка рюкзака, и он чуть не переломил своим тяжелым мешком ногу случайного соседа. На удачу тот оказался тоже рыболовом, и скандал был своевременно погашен. Но все это были мелочи: из неудач вчерашнего дня родилось счастье.
На другой день к вечеру «двадцать два» пришел к нам в новых очках и принес план, забытый им дома. Этот план имел для нас уже только архивную ценность, мы и без него безошибочно нашли бы теперь дорогу к «Острову переживаний».
Затянувшуюся дружескую беседу прервал резкий звонок. Это явился «Неустойчивый». Позорно он возвратился домой, не разделив с нами горестей и радостей этого не совсем обычного путешествия. Когда же он узнал о результатах, то изменился в лице, нервно заходил по комнате и, наконец, подойдя вплотную к нашему герою, каким-то чужим голосом отрывисто спросил:
— Опять поедешь? Я с тобой! Возьми! Очень прошу!
— Но ведь со мной всегда случается чертовщина? — усмехаясь через новые очки, ответил «двадцать два».
