Соседушки
— А у нас — соседи, — с видом заговорщицы и, как показалось Антипину, чуть испуганно прошептала жена, вышедшая встречать его у самой воды, когда он приплыл на стан после утренней ловли. И почувствовал, как ей не терпелось, чтобы он скорее вернулся, дабы сообщить ему эту новость.
— Сам вижу, — буркнул он, не глядя в ту сторону. — Подержи лодку.
Наташа старательно-неловко ухватилась за протянутое весло, он с усилием поднялся, стараясь не потерять устойчивости на мягко колышущемся, словно требуха, дне надувной лодки, перешагнул через борт на сырой травянистый берег, выложил на землю удочки, банку с червями, сумку с запасными лесками. Проделал все сосредоточенно и, только когда поднял из воды садок с уловом (в нем бурно и шумно затрепыхались серебристые сорожки и зеленые окуни, обильно разбрасывая вокруг брызги по-утреннему прохладной озерной воды), довольно улыбнулся:
— Ясно? И такие два карася попались — настоящие лапти, честное слово.
Наташа тоже радовалась рыбацкой удаче мужа. Она была милая жена: его радости светло отражались в ее душе, его тревоги пасмурной тенью ложились на ее настроение. Они жили в семье согласно. Лично ей, например, эти сторожки и окуни, даже караси-лапти были совсем не нужны — продуктов набрали вдоволь и к ухе особенной страсти не питала. Но удачная ловля на утренней зорьке — радость мужа, и ее тоже.
Правда, радости настоящей все-таки не было на душе ни у него, ни у нее. Чуть не вплотную с их синим парусиновым домиком, в каких-нибудь двадцати шагах, стоял запыленный тяжелый мотоцикл с коляской, и рядом провисала хребтиной криво натянутая маленькая полинялая палатка. Около нее прямо на росистой траве сидела рыхлая женщина в вязаной кофте блекло-свекольного цвета и белой косынке. Не обращая внимания на Антипиных, она ожесточенно скребла ногтями толстые икры вытянутых по земле босых ног. Как будто места вокруг не хватало, обязательно надо остановиться рядом… Вся исчесалась, а сидит босая, словно до нее не доходит, что пока солнце не припекло — самые комары.
— Трое, — снова торопливо прошептала Наташа. — Сам уехал рыбачить на резиновой лодке, а сын спит. Я в палатке слышу — подъехали на мотоцикле, остановились рядом. Сын говорит: «А наше место занято». Я думала, они дальше поедут, сижу тихонько. Потом выглянула, а он уже лодку накачивает, все молча. И уплыл. А они сами палатку растянули.
— Оно и видно, — пробормотал Антипин. — Мы что теперь, так и будем шепотом жить? — И сердито, громче проговорил: — Не обращай внимания.
Но как не обращать, если люди живут рядом? Легко сказать… Все это было очень досадно. Приехали в такую даль, вдохнули простора и воли, доверившись всей душой наслаждению долгожданного отпуска, и вдруг на тебе. Да еще с претензиями: наше место! И устроились рядом — демонстративно, что ли? Десять километров вокруг озера — берега им не хватило. А как счастливо пролетели первые сутки…
Анатолий Степанович Антипин, сорокадвухлетний сотрудник одного из проектных институтов, и его жена Наташа обычно проводили отпуск на природе. Он — инженер-строитель, руководил группой. Среднего роста, из породы неполнеющих людей — у таких если вдруг и выпучивается брюшко, то как-то несуразно, неуместным довеском к тонким ногам и худощавому лицу. Рыжеватый, а может, просто блондинистый, сероглазый, ресницы сивые. Когда-то был веснушчат, а теперь цвет лица невыразителен, щеки слегка впалые, с резкими складками, с заметной жесткой игрой желваков, когда Анатолию Степановичу приходится что-нибудь свое отстаивать в разных служебных ситуациях. Глядя на него, думаешь: то ли человек сохраняет спортивный вид, то ли старый язвенник. Инженер Антипин хороший работник, деловой, на службе ему болтать с мужиками, зубоскалить с женщинами или слоняться по коридорам некогда — постоянно под угрозой цейтнота. Таких, несмотря на их жилистый склад (наверное, за деловитость и обязательность), в возрасте около пятидесяти любят выбирать в среде сослуживцев неожиданные инфаркты. Но Анатолий Степанович уверен, что ему-то это не грозит.
Дело в том, что под безупречно-официальной сорочкой, привычно повязанным галстуком и корректным деловым костюмом, а то еще и шикарными темными очками (его внешний вид — забота Наташи) таится не гаснущая с детских лет и несколько архаичная теперь на фоне служебных и вообще городских забот страсть к рыбалке. Антипин пронес это сокровенное через суматошные студенческие годы, обильные различными соблазнами, через суету служебных обязанностей, общественных нагрузок, дружеских шуток, творческих порывов и карьерных поползновений. Увлечение рыбной ловлей составляло для него как бы вторую жизнь, глубоко личную, одухотворенную и многоцветную, существовавшую наравне со служебно-производственной, но самостоятельно от нее. Ни о каких курортах и путевках Анатолий Степанович и слышать не хотел — всякая перспектива организованного отдыха приводила его в содрогание. Дачи у них не было, потому что выходные Антипин проводил на рыбалке.
С зимы начинал мечтать о двух-трех неделях, проведенных на берегу в палатке. Известно, что получить отпуск спокойно, без нервотрепки и неуверенности до последнего дня (все сложено к отъезду, а приказ начальник почему-то еще не подписал!) у нас почти невозможно. Эти последние дни были обычно самыми мучительными и опасными для Анатолия Степановича, на грани срывов. К черту все! Господи, как они ему все надоели! Как он надсадился от городской сутолоки, надоевшей бестолковой болтовни, дурацких вопросов, на которые никому не нужны ответы, преувеличенной заинтересованности, фальшивого сочувствия — от всех этих издержек многолюдства. Хотелось отдохнуть от людей, пожить самим собой хоть неделю-другую — простыми «карасиными» радостями.
Сугубо городскую Натали он довольно легко приучил, а потом и приохотил к летним поездкам на природу. Она была умница, его Наташка, а главное — они любили друг друга, и ему всегда было ее жаль, когда он где-то наслаждался блаженством жизни на берегу, а она просиживала скучный выходной в городской квартире. У них росла дочь Ириша, школьница, но уж этой-то дома по воскресеньям никогда не увидишь. Наталья набирала на всю поездку книг и журналов и почитывала в тенечке, водрузив почти на нос пижонский пластиковый козырек, который придавал ей озорной мальчишеский вид. Хорошо было им вдвоем где-нибудь на уютном заливе Красноярского моря, окруженном солнечным березовым редколесьем, столько разных цветов распускалось для них вокруг, так мелодично свистели им иволги! Особенно весело проходили те несколько поездок, когда они жили все втроем, со звонкоголосой Иришей, бывало, не заскучаешь. Но чаще она проводила лето в пионерском лагере, а теперь вот в трудовом для старшеклассников. Наташа, конечно, скучала по дочери, Анатолий Степанович не подавал виду и убеждал жену, что нельзя растить Иришу домашней, пусть учится жить с людьми. И была еще все-таки тайная прелесть в их уединенном существовании на берегу. Так редко теперь приходилось им жить вдвоем, друг для друга, и никого вокруг…
Рыболовом Антипин был культурным. Выписывал рыбацкий журнал, следил за новыми брошюрами. Удилища у него были стеклопластиковые, не очень дорогие, но оборудованные им собственноручно пропускными кольцами, удобными катушечками, ухватистыми рукоятями. И рыбы ловил, как правило, больше прочих массовых «магазинных» рыбачков. От них отличался он еще странными — от отца — привычками. Например, просто не представлял, как можно удить на городской набережной, как можно всей душой отдаваться созерцанию поплавка на глазах у посторонних людей… Ты сидишь, а они стоят за спиной и смотрят… Да еще обсуждать начнут или советовать: «Слышь, мужик!..» Или: «Дяденька, а вы какую рыбу ловите?» Поэтому обычно Антипин не жалел ни машины, ни времени на дорогу, лишь бы получить желанное уединение, покой, радость чистую и незамутненную.
Нынешним летом они решили съездить на степное озеро Аш-пан, о котором он уже давно слыхал. Много лет Анатолий Степанович не видел настоящей степи, и теперь это могло стать той новизной впечатлений, которая обостряет чувство жизни. Как и триста пятьдесят километров от Красноярска не слишком благоустроенной дороги, причем надо было перевалить небольшой таежный кряж, дальний отрог Саяна. Нет, народу там много быть не должно. Часто не наездишься, а в отпуск — почему бы нет!
С горы им распахнулся захватывающий дух степной простор. Но это была степь не привычная по общим представлениям, а енисейская, хакасская. Земля уходила вдаль как бы всколыхнутая, причем холмы были не округлыми, но вздыбившимися горбами с пологими спинами на одну сторону и крутыми обрывами, исчерченными слоистыми обнажениями красных известняков, на другую. «Как застывшие океанские волны», — вспоминалось Антипину вычитанное сравнение. Кое-где за гребнями вершин прятались от ветров березовые колочки. Холмы были разноцветно раскрашены большими площадями, как на ватманах градостроительных планов. Где бледно-желтеющей акварелью хлебов, где сиреневой гуашью пахоты, линяло-зеленым тоном скошенной люцерны. Все поле разлиновано резкими косыми тенями от стоящих там и здесь ометов. Пыльно-серыми казались от полынка и ковыля покоробленные косогорами сухие овечьи пастбища. Всхолмленный простор уходил в далекую-далекую перспективу и где-то там растворялся в степном мареве. А по необъятному синему пастбищу неба разбрелись отары курчавых облачков-барашков.
— Какие они все белые и одинаковые! — воскликнула Наташа. — Как инкубаторские цыплята.
Под холмом, с которого они, словно первооткрыватели, обозревали новые владения внизу, у самого его подножия, лежало большое синее озеро, отороченное по берегу узкой сочно-зеленой лентой камышей. Лишь вправо далеко виднелась единственная крохотная рыбацкая палатка. Господи, простор-то какой, воля!
Они осторожно спустились с горы почти по целине, плохо заметным автомобильным следом, и выбрали для стана первое попавшееся удобное место. Там выступал в воду не заросший камышом мысок, к которому легко было причалить на резиновой лодке и не замочить ног. Неподалеку оказался сочащийся из-под горы ключик, прозрачнейшая и холодная, как роса, водица струилась в затененной ложбине, наполненной зудящим запахом крапивы. Выкинув из машины на траву вещи, Антипин прихватил топорик и съездил за гору в ближайший лесок (километров пять до него оказалось) — привез хворосту. Для практических нужд хватило бы и примуса, но что за стан без костра? Костер был необходим для полноты поэтического состояния.
В сумерках после ужина они сидели под пологом палатки, как птахи под застрехой, прижавшись друг к другу плечами, и молчали. Антипин слушал мирный плеск жирующей в травах рыбы и млел от истомы предвкушения. А Наташа ни о чем не думала — зачем еще думать, когда можно просто сидеть летними сумерками, прижавшись к плечу мужа! Она и так была счастлива.
На рассвете он выбрался из палатки; стараясь не стучать, не шуршать, уложил в лодку удочки, прикорм, садок и оттолкнулся от вязкого берега. Вот она, долгожданная, вымечтанная рыбацкая зорька, рассветная тишь и сырая зыбкая дрожь, удивительная парная озерная вода (даже серебристые сорожки, когда он снимал их с крючка, были теплыми в ладони), слегка дымящая гладь заводи в траве, чутко торчащий кончик поплавка, который в полном безмолвии вдруг начинал вздрагивать и пританцовывать, когда подошедшая на прикорм сытая сорожка принималась поддавать носом катышек хлеба, прежде чем верно прихватить крючок. Ради разнообразия Антипин размотал еще одну удочку и насадил сизого червяка, добытого в черной тяжелой земле у воды. Вскоре второй поплавок решительно юркнул в глубину. «Окунь», — сказал себе Анатолий Степанович и не ошибся. На крючке бойко дергался приличный, с темными полосками травяной красноперый экземпляр. Антипин весь отдался оживленному клеву, ни о чем не думал, ни о чем не вспоминал, просто радовался утренней радостью. «Боги не засчитывают людям в срок жизни время, проведенное на рыбалке», — вспомнилась с улыбкой какая-то древняя мудрость, вырезанная из журнальной заметки.
За камышами глухо пророкотал мотоцикл, но Анатолий Степанович не обратил на него внимания. Хорошо… И в довершение всего, когда клев уже затухал и он собирался заканчивать ловлю, оба поплавка почти одновременно молча двинулись по глади и стали расходиться в разные стороны. Антипин схватил удочки обеими руками, неловко отвалившись, подсек и… Это было настоящее счастье борьбы с крупной добычей, и надо было остановить устремившихся в заросли рыбин, повернуть их, справиться и подвести одну за другой к лодке. Караси оказались тяжелые и плотные, как литые, в твердой серой чешуе, с кургузыми, словно обтрепанными хвостами. Какие караси! Они одни могли составить рыбацкое счастье всей зорьки.
И вдруг эти неожиданные соседи. «Наше место…» Поляна как поляна, мысок как все, никаких признаков чужого стана они не заметили — ни кострища, ни остатков дров. Да хоть бы и было! Он, во всяком случае, не остановился бы так близко от чужого жилья.
Странные люди. Должна же быть, в конце концов, какая-то деликатность. Он задумчиво подвигал желваками на скулах. Вообще-то попадаются обормоты. «А чо? Рядом веселее будет!» Как будто кому нужно их веселье. Но что теперь поделаешь? Так хорошо оборудовал стан, снова все грузить, дрова… Нет, переезд невозможен. Да и неудобно — что те подумают? Просто сделать вид, что ничего не случилось. Вы сами по себе, мы — сами. Мало ли у них соседей в подъезде, он не всех и знает, иногда на всякий случай здоровается, не очень уверенно чувствуя, свои жильцы это или какие заблудшие.
Но делать вид, будто рядом на берегу никого нет, была только роль, которую все время приходилось вести, затрачивая нарочитые усилия. И Анатолий Степанович и Наташа постоянно ощущали как бы присутствие в своей квартире посторонних и украдкой, исподволь за ними наблюдали. Судя по всему, и те, другая сторона, приняли аналогичную тактику.
Баба эта, с рыхло колышущимся животом и луковкой носа меж оплывших щек, отвращала Антипина самим своим внешним видом, она являла как бы готовый типаж на роль базарной торговки. Он вообще терпеть не мог жирных — как только себя носят! Да еще жалуется, что вся больная… Одета несуразно для рыбацкой жизни: теплая кофта поверх заношенного, некогда цветастого платья, белый платок на голове и голые босые ноги — все наоборот, словно комарья для нее не существовало. То ли дело его Натка! На ней темно-синие спортивные брюки, подчеркивающие стройность и женственную гибкость, малиновые кеды, резинка пластикового козырька желто-яичного цвета схватывает густые, коротко остриженные темные волосы. Его Натали красива — смуглое худощавое лицо с большим ртом и крупными, почти мужскими губами, тонкие кисти рук. Нет, его Натка — просто чудо. А та — настоящая халда, развязная и вредная.
— Сыночек ты мой! — с преувеличенной любвеобильностью запела она, когда отрок на четвереньках задом выпятился из палатки на свет божий. — Выспался мой родненький! Да как мы поспали-то хорошо, как поспали-то всласть, даже глазыньки у нас опухли, щеченьку-то отлежал! — Она противно лебезила перед своим очумевшим от сна и палаточной духоты оболтусом. («Конечно оболтус! Приехал на такое озеро и не думает удочку в руки взять, лишь бы выдрыхнуться. Да я в его годы!..») — И норки-то у нас сопельками заклало, проковыряй, проковыряй, а то и ды-хать нечем моему ладненькому!.. — И вдруг совершенно другим, спокойно-насмешливым голосом: — Смотри резьбу не сорви! — Но тут же снова запела гобоем: — Ну вот, ну и вотыньки, сопа-точку мы прочистили, гляделочки мы кулачками продрали, потянись, потянись, мой миленький, вот та-ак, с хрустиком, всласть-то, всласть… Скоро наш папка приедет, карасиков привезет, такую сварим ушицу, что мой маленький пальчики оближет. Пойдем, сынок, пойдем по бережку, щепочек насбираем, корешочков всяких. Отец приедет, а у нас и костер готовый.
— Бу-бу-бу, ищо чево? У нас примус, — недовольно промолвил сынок.
— Пойдем, пойдем, сыночек, разомнемся, аппетитик нагуляем. Мамка, покойница, еще жива была, все говаривала: «Ранняя птичка носик утирает, а поздняя глазки продирает».
Ничего себе птички! «Покойница жива была», — усмехнулся Антипин. Ботало коровье… Ну и ботало! Как можно так, не затворяя рта, молоть и молоть без устали чепуху? Сам Анатолий Степанович выработал манеру разговора краткую и деловитую, по телефону — ни единого лишнего слова: «Привет, старик. Постановление номер 37 дробь 12 о застройке…» На работе особенно не разговоришься. А эта… Вообще-то у каждого человека голова никогда не бывает совершенно пустой — все время в ней мельтешат какие-то обрывки фраз, мимолетные оценки, несвязные словечки, как, скажем, если бы в стакане с водой взболтать осадок — и весь мусор начнет крутиться вперемешку, что-то на миг всплывает, что-то мелькает и тонет. А она всю чепуху, весь словесный мусор без умолку и без связей проговаривает вслух! Настоящая пытка пустословием… «Мамка, седни двадцать шестое, ага?» — «Двадцать шестое, двадцать шестое, сыночка! А завтра двадцать седьмое, а послезавтра двадцать восьмое будет, потом двадцать девятое… (Господи, неужели так и не остановится до конца месяца?! Нет, кажется, запнулась.) Как время-то бежит! Не успеешь оглянуться…
Покойница жива была, иной раз скажет…» (Ха! Покойница жива была… Все равно что сказать: «Труп еще живой». Вдобавок она постоянно выворачивала слова. Как Антипину казалось, со смаком коверкала их, словно втайне ощущала, что это злит соседа, нарочно говорила «два штуки, какой собака умный», «вся исскреблася».)
Наташа все же относилась к соседям спокойнее. Ей, правда, и в городе люди не так досаждали. Особенно никто нужен не был, хватало заинтересованных разговоров с дочерью, обмена мнениями о всяких событиях с мужем, ну, иногда еще немного поболтый, худой, лицо жесткое, небритое. Баба, не умолкая ни на секунду, тоже встретила его у воды и тоже придержала лодку за весло. Он выгрузился, молча сунув ей удочку. Она молола и молола, в том числе, кажется, что-то и про Антипиных: «Начальник, много о себе думают». Но «сам» никак не отреагировал, буркнул единственное:
— Вари уху. В два заклада.
Потом, не говоря ни слова и никого не зовя в помощники, быстро переставил колышки растяжек, придав палатке строгую, правильную форму, забрался в нее и, видимо, заснул. Антипин мысленно даже поблагодарил его. Ему, как строителю, был неприятен уродливый вид их криво, словно чулок, натянутого домика. Импортная палатка Антипиных благодаря тенту над крышей не нагревалась солнечными лучами. Анатолий Степанович лежал в тени и лениво листал Наташин журнал. «Как он только может спать сейчас в своей душегубке?» — подумал с недоумением о соседе. В раскрытую дверку заглянула Наташа, поманила и сообщила таинственно:
— А он полсадка рыбы привез (Антипин неопределенно пожал плечами). Одни караси, больше, чем твои!
— Что?!
— Правда-правда. Она их чистит.
Анатолий Степанович как бы нехотя выбрался наружу, окинул ширь озера, косо взглянул в сторону соседей. Баба на корточках рыхлой квашней сидела у воды, рядом по траве были рассыпаны толстые, латунно поблескивающие рыбины. Они еще иногда лениво взыгрывали упругими хвостами, отчего вся куча шевелилась. Ах, черт! Килограммов семь будет. За одно утро?! Вот черт!
Странно, почему у этого столько карасей? И никакой другой рыбы. В чем дело? Антипин издали, стараясь не подавать виду, внимательно рассмотрел удочки соседа-цыгана. Оснастка показалась ему грубой. Толстые лески, поплавок-пробка. Правда, все самодельное, но… Нет, слишком грубо. Привередливый карась на такие снасти и клевать не должен. Не должен… Вот они. Какой улов!
Перед вечером Анатолий Степанович вновь выехал на озеро. Солнце уже утихомирилось и не палило, ветер улегся, было тепло, над озером плыли парные запахи нагретых водорослей, немного отдавало душистым болотом. Над степью, смягчая краски, спускались сизые сумерки, с косогоров тянуло сухим, теплым духом жестких трав. Только соседские караси не давали покоя — утренние окуньки и сорожки казались теперь детской забавой. Подойти и *юговорить, вызнать хитрости Антипину и в голову не приходило. Он сам не простачок в рыбалке, надо только как следует подумать и самому найти решение. К тому же сосед вел себя как-то странно, почти не появлялся на глаза. Карась рыба с причудами — это исходный пункт в цепи рассуждений. Цель — найти, что ему сегодня надо. Значит, так, утром он ловил вполводы, и брали на червя одни окуни. Надо попробовать положить насадкуна дно, чтобы гусиное перо лежало на глади. О, тогда оно сумеет передать легчайшие прикосновения рыбы!
Но вечером со дна и окуни перестали брать, и караси не трогали. Тишина царила вокруг. Вся розовая заводь вокруг лодки была усеяна черноватыми жучками-водомерками: крупными водомерами, поменьше совсем крохотными водомерчиками. Во время заката они легко сновали, легко, словно на коньках, отталкивались длинными ломаными ходулями, а с сумерками сгрудились плотными стадами и отдыхали от трудов праведных — всю воду на сегодня перемеряли.
Вдруг со стороны стана донесся истошный крик:
— Па-апка-а! Где трум-брум-тук?! — вопило соседское чадо. Через несколько секунд снова: — Па-апка-а! Где трум-брум-тук?!
Последнего слова Антипин разобрать не мог, хотя тот старался прокричать его по слогам.
— Па-апка-а! Ска-жи-где-трум-брум-ту-ук! — снова и снова во всю ширь озера орал соседский обормот.
Черт бы его побрал! Неужели он совсем бесчувственный! Как можно так бессовестно реветь в святой вечерней тишине?! Что за люди, никаких сдерживающих центров… Весь мир умиляется, а он безо всякого понятия ревет бугаем… Вокруг лежала чуткая озерная гладь, еще дальше — умиротворенные закатом безбрежные степи, но на душе у Антипина не было умиротворенности — только раздражение, стесненность и досада. И вся безграничность мира, оказывается, ничего не стоила всего лишь из-за одного нескладного соседства.
Вечер почти померк, клева не было, но ехать на стан не хотелось. Антипин домучился в лодке до полной темноты, даже тело затекло от неподвижного неудобного сидения. Однажды поплавок слегка пошевельнулся, чуть сместился в сторону, не думая идти вглубь. Рыба явно не проявляла настоящей активности. Антипин осторожно взял удилище в руку, подержал и снова тихо положил на борт. Но когда он решил наконец собираться домой и потянул удочку, леска вдруг уперлась, ожила и стала с пузырчатым шипением резать воду. Он и сообразить ничего не успел, как крупная рыбина метнулась в заросли, глухо запутав снасть. Пришлось тянуть напропалую — леска беспомощно дзынькнула. Этого еще не хватало! Один и тот ушел. «Почему все-таки они у меня не клюют, почему? Леску придется поставить потолще, как у того, это тебе не окуньки и сорожки, — думал Анатолий Степанович, вяло плюхая веслами по тихой воде. — И какая-то странная рыба — попалась и стоит, ничем себя не выдает. Ну, дела!»
Наташа снова встретила его на берегу, помогла выгрузиться.
— Ты чего так долго? Ну и как?
— А, все сиденье отсидел. Одного поймал, и тот крючок оборвал. Чего этот лентягузый тут орал?
— А он опять полный садок… — Наташа понимала, как больно услышать ее ответ мужу. В рыбалке она, разумеется, ничего не смыслила, хотя знакомым при случае уверенно рассказывала:
«А мы в прошлый выходной сорожняка наловили». Теперь уже это становилось, в конце концов, делом их фамильного престижа — надо было доказать этим!
— Толя, — с выражением крайнего нетерпения прошептала она. — Знаешь, они чаю не пьют! — Это прозвучало в ее устах так, словно она узнала, например, что в том, чужом, племени не знают соли или что у каждого из них по семь пальцев на руке. — Сам приехал, холодной рыбы поел, все молча, и забрался спать. Только сказал: «Разбуди в четыре». И все молчит. Черногорец какой-то. Она перед ним сеет и веет. Все-таки вульгарная, правда? А перед ним лебезит, с парнем сюсюкает.
— Видимо, у них такое внутреннее распределение обязанностей, — пошутил Антипин. — Семейка…
Даже у костра вечером посидеть не хотелось. Антипин с Наташей тоже спрятались в свою палатку и молчали, прижавшись друг к другу. Посреди степи, у берега, смутно виднелись в сумерках две палатки. А внутри притаились две семьи. Палатка особое жилье: снаружи не видно, что происходит в ней, изнутри не видно мира вокруг, и в то же время ее тонкие стенки совершенно прозрачны для звуков; слышишь и легкий лепет листвы над головой, и шелест трав, и сонные всплески рыбы в сумерках, словно лежишь под открытым небом и только прикрыл глаза.
Антипин слушал, как в тишине снаружи непрерывным гулом зудит набившееся под тент комарье, будто неподалеку гудит паяльная лампа, но у них, в темноте палатки, ни одного комарика, уютно, даже душновато. «Какая душная темнота», — невидимо улыбнулась она. Антипин чувствовал плечом ее теплую кожу.
И в этот момент рядом за тонкой парусиной кто-то с таким рыком всхрапнул, словно над ухом завели мотоцикл. Наташа испуганно отпрянула. У Анатолия Степановича опять жестко заходили желваки на скулах. Чтоб вам провалиться, паразитам проклятым!
На рассвете поднялся ветер. Обычно он просыпался в степи часам к девяти, постепенно набирал силу и дул, дул весь день. К тому времени рыбалка уже заканчивалась, зато ветер раздувал комаров. Он гнал облака, морщил озерную синеву, придавая густоту цвету, волновал редкие степные травы, клонил камыши. К закату он укладывался на отдых. А тут вдруг расшумелся сразу на восходе. Вода покрылась острой рябью, зыбь звонко плескалась в борта лодки. Поплавки плясали на волне, то и дело ныряли. Чтобы заметить осторожную поклевку, речи быть не могло. Чайки визгливо раскричались над окиян-морем синим. Надежды опять рухнули. Антипин безучастно сидел в лодке. Можно было ехать к берегу, но что там делать-то весь день! Сосед тоже не возвращался. Неужели и сегодня ловит?..
А что, пожалуй, его пробочные поплавки при такой волне гораздо вернее. И лески у «черногорца» не грубые, а как раз какие нужно по здешним условиям… Завидуете, товарищ Антипин, стыдно! А надо просто перенять опыт. Нет, дело, конечно, не в рыбацкой зависти, во всяком случае, не только в ней. Навязались же, уроды, на наши головы! Да, он тут не новичок, хорошо знает свое дело… Ветер, ветер — рыбалки быть не может, надо сматываться.
Но он все не уезжал, надеялся. А клева не было, и вместо желанной отрады душу заполняла всякая чепуха, настырно лезли в голову мысли о соседях, об этой зловредной бабе. «Ну, если только она… Я ей тогда отвечу, я ей выдам! — Антипин живо в лицах вдруг представил их возможную стычку — ее вылазку и свой достойный отпор. — Нет, милая, извините! Мы тут уже вторую неделю. Ха-ха-ха! Надо было вкопать столб «Запретная зона»! Помещики у нас, милая, давно ликвидированы. Как класс… «Тьфу, черт! Да зачем мне о ней думать? Еще не хватало!» Антипин гнал прочь неприятные мысли и образы, старался сосредоточиться на рыбалке, на хорошем, но никак не получалось. Ветер, ветер — какая тут рыбалка… У него нередко так бывало: выдумывал сам себе неприятную ситуацию или разговор и ожесточенно проговаривал его про себя — в лицах, с выражением, с эмоциональным накалом. Конечно, его собственные реплики были всегда холодно-убийственны, как разящий клинок, но все же… зачем ему все это? К чему лишний раз переживать конфликтные ситуации, к тому же выдуманные?.. Но оно как-то само получалось. Вот он едет на своем «Москвиче», все у него в порядке, едет уверенно, грамотно, ничего не нарушает, даже проклятый знак «40 км» соблюдает! А впереди, он знает, будет пост ГАИ. И невольно уже представляется воочию картина: инспектор выходит на полотно шоссе, делает жезлом отмашку встать у обочины. Подходит козыряет. «Почему у вас, товарищ водитель?..» А я ему отвечаю: «Да потому, товарищ лейтенант, что…»
А он… А я… В душе уже почти кипит, температура 98 градусов. Вот он, пост ГАИ… Инспектор спокойно сидит на лавочке у своей будки, рассеянно скользит взглядом по антипинскому «Москвичу»… «Ф-у-у, и чего это ради я сам себе нагнетаю раздражение? Зачем мне эти выдуманные гаишники? Старый болван! Как будто не хватает в жизни реальных неприятностей и стычек! Вот и сейчас об этих соседях… Зачем мне думать о них на рыбалке?! Господи, разве за этим ехал сюда сотни верст?» Антипин рассеянно глянул на толчею чаек над озером, скользнул взглядом по своей заводи. Белый гусиный поплавок торчком, как карандаш, стоял в воде и слегка размахивал на волне красным острием. Анатолий Степанович машинально дернул удилище, на леске затрепыхался небольшой окунь. Опять пучеглазик. Нет, сегодня рыбалки уже не будет — вся испортил ветер. Антипин снял колючего окунишку с крючка и с размаху забросил подальше в камыши.
У стана пришлось причаливать и выгружаться на неудобном, топком месте — мысок заняли соседи. Эта толстозадая халда со своим обормотом вздумали рыбачить! Выбрали место и времечко! Прямо с берега забросили удочки в кромку камыша и бросилихлыст на воду, а сами босые топтались в грязи. Ничего глупее нельзя было придумать.
— Толя, а они карася поймали, — по секрету сообщила Наташа.
— Кто? — не поверил Анатолий.
— Она с сыном. Здоровенного…
— Какого карася? Я пол-утра просидел… Ветер все испортил.
— Правда-правда, я сама видела. Такая противная. Парень говорит: «А вдруг нельма попадется?»
— Какая еще нельма, господи? Идиоты… Нельма — редкая речная рыба.
— А я сначала не поняла. Она ему говорит: «Тише, а то услышит, — он ведь начальник какой-то, интеллигент в шляпе».
— Ха-ха-ха! Вот дуреха! В шляпе… Правда, в шляпе, которая ей ровесница. — Антипин больше не хотел шептаться, говорил полным голосом. — До чего же глупая баба! Пусть слушает.
— Она говорит, что легковые машины все жулики покупают. Государственные списывают и по себе разбирают…
— Идиотка…
— «Отец приедет, а мы уже с ухой!» А парень: «Дров-то нету!» — «Наберем» А парень: «Не хватит — у них возьмем».
— Что?! Я им покажу «у них». Пусть попробуют! — У Анатолия Степановича привычно заиграли желваки. — Хозяева нашлись! — Ему теперь даже хотелось, чтобы эти попробовали, хотя бы дотронулись до одной его хворостины, он им тогда!..
Но баба никаких агрессивных действий себе не позволяла. Конечно, она слыхала его громкие реплики и оценила их решительный тон, но виду не подавала, только молола и молола беспрестанно всякую невыносимую чепуху.
— Мамка, глянь, повело, повело! — вопил обормот.
— Чо ревешь? Тяни! Ха-ха-ха! Два налима прошло мимо, два язя — оглянуться нельзя! Самый жирный ушел, гладкий, сало с плавников так и капает.
Не то что этот черт плешивый. А молодой еще. Ничо, щас другого зарыбачим. Где банка с бикарасиком? Давай другова насадим. Ну-ка плюнь, как папка всегда. А эта красотка на стульчике посиживает, книжку почитывает. Ха-ха-ха! Они с книжками-то своими на берегу с голоду окочурятся. То-то худобины оба, как воблы. Караси в озере воду на себе носят… Покойница жива была, все так говорила: рыба, мол, аж воду на себе носит. А он рыбачить не умеет. Подумаешь, шляпу напялил, чучела плешивая.
Разумеется, стыдно ему обращать внимание на вздорную бабу. «Красотка на стульчике», разумеется, его Натка; почему-то складной стульчик, на котором Наташка читает в тени, особенно раздражает это помело. А «плешивая чучела», стало быть, он сам. Анатолий Степанович на секунду как бы увидел себя со стороны. Да, сухощав, лицо грубовато высечено, поблескивают стальные зубы; редкие, выгоревшие до белесости соломенно-рыжеватые волосы просто приглаживает ладонью на лоб, не заводя никакой прически. Он все-таки казался себе подобранным, в некотором роде спортсменом в зрелых годах.
«Плешивый… Дура ты злонамеренная! — Он усмехнулся про себя. — И я, умный, интеллигентный человек, обращаю внимание на ее ядовитый треп! Стыдно, Анатолий Степанович. Ну, вытащила глупая баба карася — дикая случайность, сегодня звезды сложились против меня. И какой-то бикарасик… Чего она еще там городила?»
Не зная, чем заняться, Антипин, чтобы не выдавать своего интереса, взял топорик и начал рубить хворост на короткие палочки повернувшись лицом к халде с парнем. «Чего она там снова вопит? Кажется, еще карася выволокли. У самого берега, прямо у нас под носом, словно нарочно старается. Впрочем, я тоже старался».
— Сыночек, вон отец наш шлепает, давай палатку разорять, скоро поедем.
«Убираются? — Антипин сперва не поверил такому счастью. — Впрочем, они же приехали только на выходные! Конечно, не из Красноярска, откуда-нибудь ближе. А сегодня? Да, сегодня воскресенье».
Те укладывались и увязывались, а Антипины в сторонке стояли и откровенно-торжествующе наблюдали. Поле сражения осталось за ними.
«Черногорец» все делал споро, привычно и, как всегда, молча. Только редкими, отрывистыми командами управлял всей работой. Анатолий Степанович еще раз опытным глазом оценил его рыбацкий профессионализм: ничего лишнего, все уместно, все уложено ловко и компактно, словно и не было тут только что лагеря на три человека. Деловой, злодей… И халда все время в работе, некогда лишнего слова проронить или косо взглянуть в сторону «победителей». И отроку досталось занятие — что-то старательно увязывал, придавив коленом и отвесив нижнюю губу. Раз, было, она начала какую-то тираду по обыкновению с покойницы, которая все еще была жива, но «сам» лишь коротко рыкнул:
— Не базлай!
Сразу язык прикусила. Все сложено, увязано, отрок втиснулся в люльку, забитую багажом, халда взгромоздилась на заднее сиденье — мотоцикл так и присел натужно. «Черногорец» по-хозяйски обошел опустевшее становище, все осмотрел. У мотоцикла стояла только пол-литровая банка, в которой он привез насадку. Она давно торчала на виду, и Антипин удивился, почему тот ее не прибирает. Мужик поднял банку и спокойно направился к Антипиным. С каждым его шагом Анатолий Степанович внутренне сжимался, как пружина… Тот, как будто не замечая Наташи, протянул Антипину банку.
— Насадку надо? А то осталось.
От неожиданности Анатолий Степанович раза два хлебнул нижней губой, не мог выговорить.
— У меня есть — черви. Полно на берегу. , «Черногорец» угольно-жгучим взором из-под бровей глянул
в глаза Антипину, щеки заросли цыганской щетиной — бармалей! А на лице — удивление.
— Черви?! Не берет сейчас на червя. Первый раз тут? Спросил бы.
— А это что? — растерянно показал на банку Антипин.
— Козявка. Бикарасик называем. Бери, не пожалеешь.
— Спасибо. Большое спасибо… дорогой! А я думал… — Анатолий Степанович неопределенно перебирал пальцами пустоту. — Что же вы вчера — и без чаю… Взяли бы у нас дров! — Он испытывал ужасную неловкость, бормотал совсем растерянно.
— А, не пью. Примус вон — уху варить.
— А я думал…
«Черногорец» вдруг усмехнулся. Вовсе не злодейски, как можно было ожидать от сурового его облика, даже дружелюбно, словно начал что-то понимать.
— Что, бабы, поди? — весело покачал головой. — Ежели на них обращать… Пропадешь. Вставай на мои колья, там подальше. — Махнул рукой в сторону камышей. — Ну, будь…
И пошел к сдержанно рокочущему, прогревающемуся мотоциклу. Уверенно уселся в седло, клацкнула врубленная скорость, мотоцикл сытно взревел и грузно тронулся.
К закату вновь на озеро Ашпан снизошла тишина. Румяные лучи окрасили потемневшую заводь. Пряно пахло теплой водой, сырой зеленью. Вокруг смачно чмокали, будто взасос целовались жирующие караси. В садке, привязанном к уключине, они так солидно толкались в ячеистые стенки, что от увесистых тычков лодка вздрагивала, как лошадь. На козявку рыбины брали уверенно, хотя поклевки были непривычные — пробка вдруг оживала и начинала плавно уходить в сторону… «Черт возьми! А ведь у него и не было никакого комплекса, и не думал вовсе о нас! Две семьи — два мира, ну и что? Они чаю не пьют!.. С марсианами встретились… Он рыбачил себе, а я двое суток провел на войне, извелся.
С кем воевал-то? Ну, правда, баба вздорная, и отрок этот их еще дурковат, но ты-то где был, умник? Из ничего — подозрительность, вражда, злоба… Отдохнул, называется. Звереешь, Анатолий Степанович, на своей сумасшедшей работе дичаешь, раз от людей начал уставать. А бикарасик этот — чудо. Давно такого клева судьба не дарила! И все — крупняк. Да, запомню я нынешний денек…»