Рыбалка на речке Сутке
А теперь статья… Это я прозвал его Коряжонком. На речке Сутке есть у меня заветное местечко: ивовый куст, нависший над водой, под ним серо-желтая рогастая, у берега прикрытая травой коряга, в солнечный день видимая, а в пасмурный нет. Не легко тут ловить. Прозевал, и течением подобьет леску вплотную к коряге. Как случится это, так считай, что остался без крючка. За три лета я уже знал дозволенную для ловли границу, как доходит поплавок до нее, так вновь закидываю удочку.
Под ивовым кустом хорошо брали окуни, случалось и голавлика обмануть. Однако это местечко я берег и приходил сюда, когда нигде не клевало. Вот тут и жил-поживал Коряжонок, окунь с красными, как огонь, плавниками и со светлой точкой пониже спинного плавника. Придешь — он тут, пошевеливает вес-лецом хвоста и жабрами.
— Здравствуй, Коряжонок! — говорил я. Другие окуни испуганно уходили вглубь, под корягу, а этот презрительно пускал пузыри. Всем своим видом он показывал, что не считает меня за настоящего рыболова. Почему? Да потому, что захочет он обмануть меня — и обманет.
Если я у крыльца своего дома прилаживал к удилищу новую леску, то уже все лотковские ребята знали, что оборвал ее Коряжонок. И все мои зацепы он, бестия, подстраивал очень хитро. Даже когда я вовремя перезакидывал удочку, он все равно выкидывал ка?юй-нибудь номер, и я попадал впросак.
Коряжонок, не в пример своим братьям, никогда не трогал крючок, когда я насаживал Половину червяка. А при целом червяке применял\’ловкий прием, унаследованный им, видимо, от окуней — дедов.
Не как другие — быстро и жадно, а со всей предосторожностью подходил он к червяку и трогал его губами. Поплавок при этом почти не давал никакого сигнала: чуть дрогнет — и все. Рыболову этого мало, он ждет. Тогда Коряжонок зажимал жесткими губами самый кончик червя и дерзко тащил его вниз. Поплавок погружался, ликуя, я дергал удочку и находил на крючке оборванного червяка.
— Тонкая работа! — не скрывая восхищения, я смотрел, как довольный Коряжонок, сделав круг у коряги, снова ждал от меня дармовой подачки.
Мою расчетливость он преодолевал расчудесно. Самое большее, чего я мог добиться, это раза два-три в месяц поднять его над водой: червяк был тугой, не сдергивался, и Коряжонок ради развлечения какое-то время не отпускал его, а затем выплевывал и бодро плюхался в родную речку. По воде шли круги, а он, посмеиваясь надо мной, прогуливался взад-вперед, дескать, не думай, что ты мне причинил неприятность, это я сам захотел поиграть и поиграл…
Были у Коряжонка и другие приемы. Например, так же осторожно трогал он губами кончик червяка, так же прилаживался, потом брал его и — стрелой под корягу. Я дергал, и крючок вместо упругой окуневой пасти вонзался в корягу. Рывок-другой — и обрыв. В просвечиваемой июньским солнышком воде я видел, как к моему крючку подплывал Коряжонок и по кусочку отрывал червя.
Я менял крючки, лески, удилища — и все напрасно! Коряжонок вновь и вновь торжествовал победу. И рос. Теперь он стал порядочным окунем… Иногда он мне снился, но даже во сне не я его, а он меня проводил. Бывало и так: не выдержишь и «концом удилища пырнешь в него. На такие грубые, явно не рыбацкие действия Коряжонок сразу обижался и уходил на быстринку. А я, пристыженный, валился на траву и лежал, не шевелясь. Я радовался, что Коряжонок ушел, что можно спокойно половить, но в то же время хотел еще и еще раз увидеть его.
Рассказывая знакомым о Коряжонке, я не раз ловил себя на мысли, что горжусь им, что, не будь в речке его, моя самая удачная рыбалка была бы обычной, без намека на праздник. В ольховых зарослях заливались соловьи, речка виш-невела от зорьки, и вокруг тихо-тихо. И до чего же сладко снимать с мотовилец леску, с нежным скрипом переводить на нужную глубину поплавок и думать: «Сегодня поймаю настоящую рыбу… А может, и самого Коряжонка»…
У каждого рыболова есть любимая удочка. И у меня тоже — ореховая, легкая, гибкая. Такую в руке держать одно удовольствие. Но частые обманы Коряжонка сделали свое дело — я все чаще стал думать о новой удочке, какой-то особенной. И вот приглядел я березовое удилище. Тонкое и длинное-длинное. Наполовину снял кору, дал вылежаться на солнышке. Хорошее удилище вышло.
Наступил день, и, как обычно, у крыльца я стал ладить новую удочку. Подсоблял мне Сергунька: плющил, на выпуклом железном круге, вкопанном у крыльца, свинец на грузило, подбирал небольшой и надежный крючок.
— Как назовете, Михаил Петрович, свою новую удочку? — сидя на корточках, спросил Сергунька.
— Хитрой.
— А почему же хитрой?
— Гм… Потому, что обману ею любую рыбу в нашей Сутке.
— И Коряжонка?
— Может быть…
Еще никогда я не ловил так, как хитрой удочкой. Изобрел новый способ. Я на старом, долбленом из двух деревьев, скрепленных перекладинами по концам, челне, по-местному коротень, отправлялся к месту ловли. Недалеко от ивового куста с корягой заводил коротень в заросли кувшинок и закидывал две удочки: сперва хитрую (когда поплавок ложился там, где мне хотелось, закреплял конец удилища в скобе кормы), а затем легкую бамбуковую — и принимался легонько покачивать коротень. Хитрая удочка все время дергалась, поплавок пританцовывал, а червяк извивался так, что рыба не могла преодолеть соблазна отведать его. Брали окуни. И несмотря на то, что я не всегда успевал вовремя подсекать, они не срывались В обоих отсеках коротня была вода, и я кидал окуней то в один, то в Другой.
Бамбуковой удочке сегодня определенно не везло. Вот опять поклевка на хитрой — поплавок стремительно пошел вниз. Я поспешно схватил удилище и потянул леску. Рыба метнулась вглубь, рванулась раз, два, и вдруг леска ослабла. Неужели оборвала? Я осторожно потянул леску на себя и почувствовал короткий, но сильный толчок: «Здесь!» Теперь рыба Поняла — скрываться бесполезно— и поднялась кверху — здоровый окунь— и тут же метнулась под листья кувшинок. Но одного этого мгновения мне было достаточно, чтобы признать в окуне на крючке своего старого врага и друга Коряжонка. «По-пал-ся-я!» Сердце зашлось от радости. Коряжонок метался, боролся.
И я угадал его маневр: хочет запутать леску в лиловых стеблях кувшинок, чтобы я потянул и оборвал ее, и тогда он и на этот раз уйдет, пусть, раз уж так вышло, с крючком в пасти, но уйдет. Что он вытворял! То вскидывался над водой, то опять уходил вглубь, то юлой крутился на месте… И запутал-таки леску. Начни я дергать, так бы и было, как он рассчитывал. Но не учел окунь, что не было вблизи родной коряжины и что я был не на берегу, а в челне. Я уперся веслом в дно, чуть подал челн влево, к месту боя, и дотянулся рукой к леске, обвившей стебель. Уже в руке Коряжонок царапнул ладонь наждачной твердости чешуей, изогнулся, сгорбился, выставил все иглы спинного плавника, но я другой рукой успел схватить его за жабры. Любуясь им, вынул из цасти крючок.
Итак, я сделал главное, заветное. И конец рыбалки меня уже не интересовал, хотя я взял еще трех окуней и сорожку. А в коротне бушевал, обдавая меня брызгами, Коряжонок. Улов обычно я складывал в полиэтиленовый мешочек, наполненный речной водой, и нес к Займовскому ключу, в яму, отгороженную доской, где мыли потрошеную рыбу.
Всю свою добычу — полтора десятка окуней с заветным Коряжонком и сорожку — я выпустил под струю ключа, а сам, довольный собой, сел на склоне оврага покурить. «Дождался-таки! — взять такого хитреца, как Коряжонок, не шутка!..»
Потом я достал острый нож и пошел к яме. И… и… обомлел — Коряжонка не было. Где же он? Не улетел же!.. Оглядев запруду, под замшелой доской я обнаружил небольшую щель. Через нее и ушел Коряжонок. Навсегда осталось для меня загадкой: сам он выкопал эту лазейку или и на этот раз улыбнулось ему счастье. Все окуни и сорожки здесь, а он улизнул.
Никогда я еще так не волновался, как в тот вечер, когда торопливо шагал на рыбалку, к ивовому кусту с корягой: «Там он или нет?», Приглядевшись, я увидел знакомый корпус с темными полосами, огнистыми плавниками и светлой точкой пониже спинного плавника.
— Здравствуй, Коряжонок! —Я выбрал из банки самого большого червя и кинул ему. Но окунь даже хвостом не вильнул. Обиделся? Нет, всем своим видом он презирал меня, рыболова.
