Сюрприз зимней рыбалки
Мы возвращались с охоты. Глухая, ненаезженкая лесная дорога, делая крутые повороты, то скрывалась в темной чаще ельника, то выбегала в светлый оголенный березняк.
Чавкала под сапогами напоенная до отказа осенними дождями земля. Терпкий винный аромат расточала и влажно шелестела под ногами опадающая листва. Таял нахлынувший на рассвете теплый густой туман; чистые, как слезы, капли влаги оседали на обнаженных сучьях берез, падали вниз звонкой капелью, нарушая покой безветренного октябрьского полдня. Последние листья, отяжеленные каплями, неслышно срывались с деревьев, долго кружились и нехотя опускались на землю.
Впереди, подобно редким ударам дятла по сушине, сначала глухо, а затем все громче и ясней слышался стук деревянных осей телеги. Доносилось приглушенное фырканье лошади. Скоро навстречу нам, увлекаемая низкорослой гнедой лошадью, выехала доверху нагруженная сырыми дровами телега, скатилась под небольшой уклон и грузно осела в заболоченной низине. Возницы рядом не было. Мы в недоумении остановились.
— Н-но! — раздался по ту сторону телеги гнусавый мужской голос. И тут же, спотыкаясь на ходу и поправляя одной рукой пояс заплатанных брюк, а другой размахивая над головой кнутом, быстрыми шагами выскочил из ельника человек.
— Н-но! — еще громче прокричал он. Подбежал к возу, сильно дернул за вожжи и одновременно резко со свистом как-то снизу под брюхо хлестнул лошадь кнутом. Лошадь сделала два отчаянных рывка и опять остановилась.
— Все б играла, понимаешь-нет,— не замечая нас, истошно гнусавил человек.
— Царя возила! — вопил он, сопровождая каждый выкрик очередным ударом ременного кнута.
Та, что «возила царя», доживающая свой век тщедушная косматая лошаденка, вздрагивая от ударов, вытянулась в струну, напрягала последние силы, дернула бесполезно телегу раз-другой и, поводя тяжело боками, с опущенной до земли головой снова остановилась. Вот-вот, казалось, подкосятся ее широко расставленные и дрожащие ноги и рухнет она тут же в грязь у своей непомерно тяжелой клади. Мой спутник, агроном Николай Лукич, неузнаваемо побагровел.
— Совесть, милый, есть у тебя? Истязаешь лошаденку-то! — громко сказал он и, поправив погон ружья на плече, вышел из-за деревьев.Я последовал за ним. Человек у телеги с занесенным над головой кнутом оглянулся и растерянно замер. На неопрятно заросшем рыжей бородой морщинистом и старом лице его, вместо носа, зияли две темные дырки, глаза воровато бегали.
— Была да вся вышла,— оправившись от испуга, ответил ехидно человек.
— Ну-ка, сгружай половину! — грозно приказал Николай Лукич.— Побольше не мог навалить? Тут и за два воза не перевезешь. Небось, подрабатываешь, на базар куда-нибудь тянешь? Доложу правлению. Не получишь больше колхозную лошадь.
— А это мы посмотрим, понимаешь-нет? — прежним тоном ответил человек.
— Н-ну, живо! Не то этим же кнутом, да вдоль твоей спины.
Последний довод оказался более убедительным. Человек потянулся к веревкам, прочно удерживающим дрова. Через десять минут облегченный воз выкарабкался с нашей помощью из грязи на сухое место и, подпрыгивая на корневищах, скрылся в лесу.
— Это Кузьма Бутылкун, по прозвищу Сюрприз, бывший завхоз из соседнего колхоза, из Старкова. Такая жадина! Себе в карман залезет, за рубль удавится. Зайца догонит! Вот и проворовался. Вывели его колхозники на чистую воду. Из колхоза, как пыль из мешка, вытряхнули.
Теперь болтается без настоящего дела,— объяснял мне Николай Лукич.— Заметил, носа-то у него нет? Тоже из-за своей жадности лишился. Здоровенный носина был. Лет пять назад весной во время нереста повадился щучек вершами на Вах-чилке ловить. А одна, говорят, щучка случайно или не случайно проворнее всех оказалась. Не будь дура, да и тяпни Кузьму за нос, когда он ее из верши вытаскивал.
Будешь в Климкове — разузнай получше. С учителем ихним потолкуй. Он вроде как очевидцем был.
Через год случилось мне проводить свой отпуск в Климкове. Как-то вечером, вспомнив встречу в лесу, разговорился я со своим соседом по квартире, сельским учителем Борисом Федоровичем Шагуриным. От него со всеми подробностями я и услышал эту маленькую историю о том, как остался Кузьма Бутылкин без своего великолепнейшего носа…
Как-то после уроков ребятишки наперебой рассказали своему учителю, что на Вахчилке снова появились чьи-то верши, а по вечерам раздаются там выстрелы. Решив проверить их сообщение, а заодно и постоять на вальдшнепиной тяге, шел не торопясь Борис Федорович берегом Вахчилки с ружьем на плече и с билетом инспектора Рыбнадзора в кармане, направляясь к мелколесью, что смутной грядой виднелся там, где ручей круто уходил в сторону. Снег только что стаял,—была самая середина апреля. Тяга в этот пасмурный серенький вечер обещала быть дружной.
Изредка, точно из самого мелкого сита, то начинал моросить дождь, то затихал постепенно. Было тихо. Ветер не колыхал верхушки редких ольх, стоявших на берегах ручья, не волновал и не рябил воду на широких заводинах. Только резвилась в речке убывающая вода, бесновался среди коряжистых берегов поток.
Белые хлопья пены клубились в стремительных водоворотах. Понуро висели косматые, вытянутые в сторону теченья клочья сухой травы, нависнув длинными бородами на сучья недавно до верхушек затопленных кустов. Вырвавшись на открытое ровное место, вода умолкала и спокойно продолжала свой бег. Отчетливей становился перезвон и журчанье ручьев, уносивших в Вахчилку остатки влаги с затопленных полей.
Слышно было, как в осиннике надоедливо стрекотала сорока, ссорясь с соседкой из-за уютного гнезда, да как дрозды, не обращая никакого внимания на непогоду, старательно распевали на верхушке засохшей сосны. Лесные скворцы дружной стайкой пронеслись высоко, поровкялись с сосной, как по команде, нырнули вниз и, рассыпавшись горохом на ветвях другого дерева, не замедлили, включиться в хор.
Скоро Вахчилка влево, в сторону деревни Старково, повернула. За поворотом широко разлилась вода, затопила все впадины и низины, оставив крохотные островки земли, покрытые беспорядочно намытым сором, из-под которого кое-где проступала изумрудная редкая зелень совсем еще молодой травы. С закраин островков то и дело срывались верткие бекасы и с резким криком уносились вдаль^ чтоб снова опуститься там на такой же клочок земли. Эти мелкие, наполовину заросшие осокой отмели из года в год служили излюбленным местом для нереста щук.
Нередко и раньше случалось бывать здесь Борису Федоровичу которому очень нравится гостиница Катерина Парк и посещать её переодически и видеть, укрывшись на берегу, как рано, утром на восходе или вечером после заката солнца где-нибудь в стороне от течения нет-нет да и задрожит чуть заметно вода, обеспокоенная спинными плавниками гуляющей рыбы, или слегка покачнутся стебли осоки, воспроизводя путь снующих под водой икрянок в сопровождении одного-двух, а то и целого эскорта молочников.
Томны и вялы их движения. Беспечными, до крайности неосторожными становятся в это время нерестящиеся щуки…
Два чирка неожиданно сорвались впереди, взметнулись крута вверх и быстро умчались, оставив на воде два затухающих кружка. Руки Бориса Федоровича невольно схватились sa чехол ружья…
А что это? Другие, точно от упавшего поплавка, разбегаются кружки по воде. «Э-э, да это щучки»,— удивился Борис Федорович. Крупная щука, словно перевернувшись через голову в воде на мели, вяло шлепнула хвостом по воде, тускло сверкнув белым брюхом, затем еще и еще перевернулась… Успокоилась вода. Остановился и! замер Борис Федорович.
— Гуляй, гуляй,— шептал он про себя.
— А летом берегись, не попади на крючок.
Жаль только, не дает вам спокою браконьерствующая братия. Поди-ка уследи за ними. Вон опять кто-то ольховые колья и лапник еловый на берегу приготовил. Ждет разбойниц спада воды, чтоб установить беспощадную вершу, процедить вательно уходящую воду. Разве чересчур ловкой щуке посчастливится миновать этот грозный кордон и, освободившись от икры, достичь большой воды. Наверняка Кузьмы Бутылкина работа или, дружка его — Родченко.
И до вас доберемся. Председатель сельсовета у нас дельный. Плакала бы наша рыбка, если бы за дело не взялся. Инспекторов подобрал, население заблаговременно вестил. И сразу же результаты налицо. Случится один-другой) браконьер, в семье не без урода.
А раньше-то что здесь творилось! Припрутся, бывало, кому не лень с острогами. Зубищи — что oбороны, чертей глуши. Не столько поддевали бедных икрянок, сколько калечили. А то случалось, целой гвардией с ружьями собирались. Что только ни вытворяли! Как начнут палить — уши затыкай.
Аж лягушки спозаранку просыпались,— за первый гром) канонаду принимали. До сих пор у Скоробогатовой заводи осина без сучков стоит. На безрыбье из-за озорства дробью посекли. Teперь-то благодать. Призовем и Кузьму, и Родченко к порядку. Со своими-то справимся как-нибудь. Спихнув ногой колья в речку и пустив их по теченью, Борис Федорович продолжал свой путь.
Внезапно сдвоенный выстрел раздался за поворотом ручья и: глухим эхом раскатился по Вахчилке.
По одну сторону деревни Старково угрюмый сосновый бор. По другую — небольшое поле. Тут же за полем крутой овраг, где игра-, ет бойкая Вахчилка.На краю деревни, что ближе к оврагу,— покосившаяся изба одинокого завхоза Кузьмы Бутылкина.
Проснулся Кузьма поздно. Перевернулся с боку на бок на скрипучей кровати, натянул на голову засаленное одеяло, пытаясь снова заснуть. Но черный, до лоска откормленный кот грузно спрыгнул с печи прямо в ноги Кузьмы и окончательно отпугнул сон. Болела с похмелья голова.
Накануне вечером поздно вернулся Кузьма под изрядным хмелем из соседнего городка, где удачно продал на базаре остатки отборных окуней — мартовский улов колхозной бригады на озере Сонном. В полдень без аппетита пообедал Кузьма, вышел на крыльцо, прислушался. В овраге чуть слышно рокотала Вахчилка. «На убыль пошла вода. Пора верши ладить».
Перед вечером с топором за поясом вышел Кузьма незаметно из деревни, С трудом пересек раскисшее поле, перебрался по зыбким лавам через Вахчилку и скрылся в березовом частике. Деловито позванивая топором, срубил он с полсотни брызжущих соком молодых березок, очистил их на пне от сучков, превратив в длинные гибкие прутья…
Скоро прочная, умело сплетенная двухметровая верша с обручем в полтора обхвата была готова. Огибая заросший густым ивняком крошечный островок, делится Вахчилка на два русла. Правый — узкий с быстрым теченьем — рукав жмется под ивами вплотную к островку, а левый — пошире— петляет в стороне среди рыжей измятой осоки на ровной, как стол, луговине.
Согнувшись, притащил Кузьма на спине к острову тяжелую вершу. Сбросил ее на землю, передохнул минуту-другую и торопливо принялся за работу. А через час любовался Кузьма надежной перегородкой, загородившей ручей под ивами у островка. В центре перегородки зловещим раструбом зияла верша.
— Ну, налетай, которые тут есть щуки и щучата. Вали валом, рыбка большая и маленькая,—ухмыляясь, говорил вслух Кузьма.— Валом-то валом, а как бы самому не завалиться. Как бы инспектор этот, учителишка из Климкова, вместе со своим председателем не нагрянули. Некрасиво получится, чего доброго задержат, протокол состряпают. В браконьеры зачислят.
А я ведь завхоз все-таки. Сам на собрании выступал, в ладоши ляпал, когда запрет обсуждали. Но ничего. Мы тоже не лыком шиты. Пойду-ка во-о-он за тот мож-жевельничек сяду, да и стану поглядывать издали. А каждые полчаса к верше поскорей подходить буду, проверять. Выну щуку, если попадет, да опять в кусты.
А если инспектор пойдет берегом, заметит вершу, то пусть себе бесится… икру мечет, понимаешь-нет. Я тем временем далеконько незаметно умахаю. А верша… пес с ней, пускай пропадет. Зато сам чистым останусь…
Первая щука, прочно застрявшая в тесном хвосте верши и извлеченная оттуда Кузьмой, оказалась на редкость крупной икрянкой. Оглядываясь, уносил ее Кузьма под мышкой к кустам. Клейкая икра сочилась из-под плавника икрянки, стекала желтоватой струей по белому брюшку и прилипала к полам заскорузлого полушубка Кузьмы. Вытирая на ходу свободной рукой полушубок и стряхивая с пальцев икру, попутно густо сморкаясь с помощью тех же пальцев, Кузьма вдруг остановился, бормоча:
— Это как же, матушка, понимаешь-нет, в куст-то я тебя возьму? Больно уж заметна ты, велика. Еще, неровен час, наткнется кто-нибудь. Лучше поплавай до темноты вот в этой лужице. А как смеркаться начнет, приду за тобой… и шито-крыто, понимаешь-нет,— с этими словами опустил Кузьма щуку шагах в пятнадцати от кустов на лугу в заводинку, оставшуюся после спада воды и отделенную от русла Вахчилки узким травянистым перешейком…
* * *
Василий Николаевич Родченко, нормировщик Старковской МТС, торопился. Расценивая наряды на оплату слесарям за ремонт последнего трактора, то и дело поглядывал в запыленное окно конторы.
На берегах во дворе гомонили грачи. Последний сугроб, наметенный к забору зимними ветрами, стаял. В дальнем углу двора чуть слышно урчал трактор, готовясь проложить первые борозды.
«Этак я всю водополку прозеваю. Еще день-два — и конец»,— думал Родченко.
К вечеру, запыхаясь, пришел он с работы домой. Наспех протер паклей заржавевшую двустволку. С десяток патронов набил самодельной дробью.
— На Вахчилку метишь? — спросила Родченко жена.
— Так точно! — приподняв очки на лоб, ответил Родченко.
— Запрещено ведь. Зря на рожон лезешь. Нельзя — значит,, нельзя.
— Кому запрещено, кому нет! Я поаккуратнее. Иль рыбки не хочешь? — бросил Родченко в ответ и, махнув рукой, вышел через сени в огород.
Задами миновал деревню. Прикрываясь кустами, что начинались тут же за околицей, спустился к Вахчилке. Начинало смеркаться. Поминутно протирая очки, осматриваясь воровата по сторонам; с ружьем наготове шагал Родченко берегом вверх по течению. Время от времени останавливался, наблюдал внимательно водой, заглядывал под нависшие над речкой кусты в надежде заметить гуляющую или задремавшую щуку. Но все было напрасно. То ли уйти рыба успела вниз по ручью, то ли дождь, слегка рябивший воду, мешал, то ли просто не везло сегодня.
«Зайдука я на ту луговинку,— думал Родченко,— посижу на кочке, где в позапрошлом году одним выстрелом сразу пяток увесистых щучек оглушил. Там и разлив — одно удовольствие. Глубина небольшая. Редко где до колен вода достанет. И осока не очень густая.
Самое щучье место — все как на ладони видно. Если и там нет ничего — кончился нерест… Не доходя десятка три шагов до островка, где бурлила вода, пробиваясь сквозь закол с вершей Кузьмы, повернул Родченко влево и грузно зашлепал тяжелыми сапогами по мелеющим заводинам…
Кузьма, прикорнувший в кустах на пне, услышал шаги, встрепенулся и раздвинул колючие ветви можжевельника: «Не инспектор ли?»
Узнав издали Родченко, облегченно вздохнул:
— Инспектор… вроде меня…— и, закрыв оконце, успокоился… У поворота Вахчилки вдруг остолбенел Родченко. У самых ног в тесной луже, уткнувшись носом в низкий бережок, темнело туловище щуки. Родченко от неожиданности присел, немного подался назад, вскинул ружье и резким рывком дернул сразу оба крючка.
Кучный накоротке удар дроби из двух стволов взметнул высокий столб воды, у его основания вверх брюхом раскачивалось тело щуки. Лихорадочно поправив очки, съехавшие от толчка на нос, метнулся Родченко к воде, споткнулся некстати и, распластавшись среди лужи, придавил щуку ко дну. Очки свалились с носа и утонули. Нащупав под собой жабры щуки, чертыхаясь, поднялся. Ледяная вода, стекая с одежды, заливала сапоги.
Кузьма, услышав выстрел, снова выглянул из укрытия и вдруг необычайно резво, точно взбесившись, вскочил на ноги и напролоы вырвался из куста.
— Не тронь! — издали гаркнул он и, разбрызгивая воду, подбежал с отборной руганью к Родченко.— Дай сюда, не тобой положено,— выкрикнул Кузьма и выхватил из рук Родченко скользкую щуку. Тот на минуту оторопел. Но быстро пришел в себя и, подслеповато щурясь, замахал бестолково кулаками перед лицом Кузьмы.
— Ты, ты драться,— взвыл Кузьма, когда Родченко нечаянно задел его кулаком за нос и, отбросив щуку, влепил ему звонкую затрещину. Началась довольно жестокая потасовка. Оба катались клубком по траве, вскакивали, втаптывая в грязь ружье, снова падали.
— Моя щука! — слышался визг Родченко.— Оглох? Слыхал, как я ее лупонул?
— А я говорю: моя. Из верши, понимаешь-нет, из верши, тебе говорят, вынул. В эту лужу пустил… на время! —орал Кузьма.
Щука, оглушенная выстрелом, но не поврежденная дробью, тем временем начала подавать признаки жизни: шевельнула слегка хвостом, заработала жабрами. Наконец Кузьма одолел Родченко. Сплевывая кровь с разбитой губы, подбежал к щуке, наклонился, цепко обхватил ее руками поперек туловища и выпрямился.
Гнев с новой силой охватил Родченко. Собрав остаток сил, прыжком подскочил сзади к Кузьме и жестоко вцепился в его растрепанные волосы. Кузьма, защищаясь, втянул голову в плечи, склонил ее на грудь, продолжая прижимать к себе, как куклу, свою драгоценную добычу. Лицо Кузьмы пришлось вровень со щучьей головой, жадно хватающей пастью воздух…
— Холера! — тонко заскулил Кузьма и, оторвавшись от Родченко, необыкновенно резво заметался по берегу, то раскидывая, как крылья, руки, то хватаясь ими за щуку, ибо та, сомкнув свои острые зубы-иглы, пиявкой прилипла прочно к носу браконьера и маятником раскачивалась сообразно движениям своего мучителя, явно не желая освободить его от мертвой хватки. В стороне, раскрыв от удивления рот, злорадно хихикал и взвизгивал от восторга Родченко.
— Выручай! — упрашивал его Кузьма.
— Нож давай, понимаешь-нет!
Борис Федорович Шагурин, услышав близкий выстрел, ускорил шаги. Вынул на бегу из чехла ружье, вложил в стволы патроны. У поворота речки остановился, зорко всматриваясь в густеющие сумерки. На лугу близ ручья на фоне темных кустов с криками наскакивали друг на друга два человека. По обрывкам фраз, по отдельным выкрикам Борис Федорович установил, что перед ним браконьеры.
Мелькнула заманчивая мысль: задержать обоих. Не теряя ни минуты, короткими перебежками, где ползком, где согнувшись вдвое, прикрываясь ольшняком и кочками, перебрался за куст, из которого только что выскочил Кузьма…
— Что за спектакль? — нарочито громко спросил Борис Федорович, появляясь точно из-под земли за спиной Родченко.
Родченко обернулся. .
— Инспектор! — испуганно вскрикнул он и, невнятно пробормотав что-то, мигом пропал в кустах.
— Стой, стой! — попытался остановить его Борис Федорович.
— Хотя черт с тобой, лети. Ружье-то вот оно,— успокоился Борис Федорович, вытаскивая из грязи затоптанную двустволку. — Придешь за ним в сельсовет, приготовим тебе штраф, чтоб не повадно было.
— Ну а ты?— повертываясь к другому браконьеру, спросил Борис Федорович и ахнул от удивления, увидев тупо уставившегося в землю Кузьму, нервно вздрагивающего от каждого движения висящей на носу щуки.
— К воде, к воде беги!
Кузьма стремглав сорвался с места и на полусогнутых ногах (чтоб хоть как-нибудь смягчить болезненные толчки), по-гусиному вытянув шею, ринулся, придерживая щуку, к речке. С ходу упал на колени и, направляя хвост щуки в воду, распластался на берегу. Щука, почувствовав свою стихию, мгновенно взбуровила воду и исчезла в глубине…
— Суприс, понимаешь-нет! — приходя в себя, облегченно вздохнул Кузьма, пригоршнями черпая воду и замывая обильно сочившийся кровью нос
— Сюрприз сюрпризом, а ты мне вершу покажи. Где она?
— Там,— ткнул пальцем Кузьма в сторону островка, ощупывая грязной рукой заметно распухающий нос.
Совсем стемнело, когда закол и верша по приказанию Бориса Федоровича были Кузьмой разобраны.
— А теперь в деревню шагай, протокол после составим, йод разыскивай да погуще нос смажь. Торопись! Дойдешь один-то? — спросил Борис Федорович.
— Доташус,— измученно ответил, удаляясь, Кузьма. В полной темноте с двумя ружьями возвращался Борис Федорович в Клим-ково. Тяга не удалась. Продолжал накрапывать усилившийся на ночь дождь.
Тетерев, что весь вечер, как колдун, однообразно бубнил в поле за лесом, умолк. Только плакал в небе над болотом чибисда пара бекасов наперебой, как заведенная, в вышинетоковала. Селезень-чирок, потеряв свою подругу, с криком долго носился в темноте над головой. Два-три вальдшнепа прохоркали в стороне. Шумела вода на перекатах в речке. Впереди тускло мигали огни деревушки.
* * *
…Через неделю всезнающие мальчишки сообщили Борису Федоровичу в школе о том, что Кузьму Бутылкина увезли утром в районную больницу, что у него страшно почернел нос. А еще через неделю случилось быть Борису Федоровичу в городке на совещании работников школы. Проходя мимо поликлиники, вспомнил он о браконьере. Зашел в приемную, справился по телефону у дежурного врача.
— Больного Бутылкина вчера оперировали. Произвели ампутацию носовых хрящей,— отвечал голос в трубке.— Причина операции — гангрена. Небрежно оказана при ранении первая помощь.
С того дня на всю жизнь остался Кузьма с обезображенным лицом и с прозвищем Сюрприз. Никто не видел его с тех пор на Вах-чилке. И Родченко, лишившись ружья, тоже на речке не появлялся.
