У светлой воды реки Трубеж
… Они глядели на бегущую воду, как глядят в лицо близкому человеку после долгой разлуки…
С северо-востока в Плещеево озеро впадает речка Трубеж, и со всех холмов, как в чащу, стекает множество ручьев, а выбегает из озера одна Векса, поэтому она никогда не высыхает, хоть и мала.
Векса—речка коротенькая, в ней всего около восьми километров.
А дальше, из второго озера — Сомино — уже берет начало при-швинская лесная речка Нерль. На северо-западе возле Скнятино и Татарских Могил, приняв в свои чистые воды небольшую речку Волнушку, Нерль впадает в Волгу.
Можно представить себе и так, что Трубеж, Векса и Нерль — это одна и та же речка с нанизанными на нее бусинами — озерами Плещеево и Сомино…
А если посмотреть сверху на землю с высоты полета ТУ-114, то станет ясно: это звенья одной водной цепи, протянувшейся далеко — до Каспия на юге и до верховьев могучих рек на севере.
Удил ли Александр Невский на Вексе язей, утверждать трудно, тому свидетелей нет. Но что эти берега видели его во время княжьих передвижений на быстрых ладьях в Новгород и обратно, в этом нет сомнений… И не с той ли поры своей юности русские говари-вают: «Которой рекой плыть, ту и воду пить, той и славу петь».
Но рыболовы, сошедшие с грузовиков и легковых машин на берегу прохладной Вексы, смотрят в ее прозрачную воду не с возвышенных наблюдательных пунктов отечественной истории и не с заоблачных трасс.
— Пошла? — притихшие, спрашивают они у местных пареньков, стоящих на мосту.
— Ледянка двинулась понемножку,— меланхолично отвечают те. Они хорошо понимают друг друга…
Ведут речь о плотве. Здесь нерестятся две ее разновидности. Вначале приходит из озера «ледянка»,— блестящая, верткая, в среднем от пятидесяти до ста двадцати пяти граммов, изредка до ста пятидесяти. А за ней, второй волной, начинают входить в реку стаи «грязнухи».
Свое название грязнуха оправдывает тем, что чешуя у нее темнее, особенно у спины. Грязнуха крупнее ледянки, тело ее шире и толще, вес в среднем от семидесяти пяти до двухсот граммов. Попадаются и по триста-триста пятьдесят граммов.
Разновидности ли это? А может быть, просто различные возрастные группы плотвы? И так же, как у лещей, с наступлением лета каждое поколение плотвы отправляется в брачный поход отдельно, в свое время? Как будто это опровергается тем, что внешне разница между ледянкой и грязнухой разительна…
А все же новичку хочется оставить вопрос открытым, хотя бы потому, что естественно спросить: а где же более молодое поколение грязнухи? И куда девается взрослая ледянка? Новички, кроме того, спрашивают: а есть ли в озере плотва, как ей полагается, до полкило и больше? Она никогда не заходит в эти дни в Вексу. Может быть, мечет икру где-то в озере, в камышах?
Сегодня наши рыболовы приехали поздновато, к вечеру.
Остаток дня уходит на устройство по двое, по трое на ужин и ночлег в домах в поселке Купанском, что вырос у крупных торфоразработок на том берегу Вексы.
Чуть свет москвичи уже у воды Солнце еще не взошло, но река зовет! Ночью облетела весть: плотва пошла!
Кому удалось достать плоскодонки — других лодок здесь нет,— ставят свой утлый кораблик на течении, на прикол возле быстрой струи или, вытащив нос лоди на берег, забрасывают удочки с кормы. Каждый ловит только на одно удилище в проводку.
Взмахом удилища забрасываешь удочку наискосок навстречу течению, а через восемнадцать-двадцать пять секунд поплавок, проплыв мимо тебя, уже натягивает лесу и начинает нырять и мотаться в струе.
Не теряй времени! Твой крючочек с наживкой теперь высоко поднят течением, в то время как стаи плотвы всегда прижимаются ко дну, и поэтому пускать наживку выгоднее не выше пяти-восьми сантиметров от дна. Не зевай, перебрасывай!
Наживка — мотыль. Опытные рыболовы, вместо обыкновенных крючков, привязывают мормышку: она скорее погружается в воду.
В дни половодья глубина в русле чаще всего полтора-два метра, но есть, конечно, перекаты и ямы. Болотистые, луговые берега затоплены. В непролазную топь превращены заросли кустарника и мелколесья. В них стоит мутная, коричневая от перегноя вода, и хором славят весну лягушки.
Удильщики, оставшиеся без лодок, шлепают вброд в высоких резиновых сапогах, перебираются с одной зыбкой кочки на другую.
Окутанное дымкой раннее солнце, спросонья щурясь и ежась на утреннем холоде, косится из-за ветвей и застает рыболовов за довольно однообразным занятием.
Окружив яму в русле речки, они молча хлещут по воде лесками. Падая, хлюпают поплавки. Изредка слышен плеск сопротивляющейся рыбы, поднятой на крючке на поверхность реки.
— Сойди! Сойди!— кричат дружелюбно справа и слева. Бывает, что плотичка сходит, и тогда рыболову кажется, что она была самой крупной из всех. Может быть, то был даже язь?
О язях мечтают все. Хорошо известно, что язи, хотя они уже отнерестились, еще гуляют здесь по речке, чтобы полакомиться икрой плотвы. Собственно, это даже не язи, а всего только подъязки от трехсот до восьмисот граммов. Но все равно, сравнительно с плотичкой это — великаны. И вытянуть такого на тоненькую леску 0,15—0,20 приятно!
Вот он, наконец! Сел первый подъязик на мормышку к пенсионеру-полковнику.
Мужественное загорелое лицо рыболова от волнения краснеет еще сильнее и покрывается сетью мелких дрожащих морщинок.
— Подсачек!.. Скорее, кто-нибудь, подсачек! — кричит он и, не торопясь, осторожно выводит бурно плещущегося золотисто-серебряного первенца.
Подсачек передан… Рыболовы справа и слева косятся на трепещущее в сетке упругое холодное пламя, мысленно взвешивают язя и… забывают сделать у себя подсечку. А в этот момент, конечно, клюнуло и у того, и у другого, и у третьего… И плотва стащила мотылей.
Зазевался и доктор-новичок… Оглянулся на то место на реке, где полагалось бы сейчас плыть его поплавку. Нет поплавка!.. Сердце рыболова екнуло и сжалось. Он стал поднимать удилище и почувствовал сопротивление. «Взяло!»—понял он… Потянул дрожащей рукой сильнее и вдруг, к своему удивлению, улицезрел крупную плотву, непонятным образом спокойно поднявшуюся перед ним вертикально из воды… От неожиданности он… залюбовался. В воздухе над рекой покачивается великолепный экземпляр грязнухи!..
Доктор потянул добычу к себе. Но плотица продолжала тянуть его леску вверх и… к другому берегу! Что за наваждение?.. Ага, так вот в чем дело! Только сейчас на той стороне речки он увидел другого рыболова — своего неожиданного соперника. Они вдвоем поймали одну и ту же плотву…
Доктор раскрыл было рот, чтобы выразить протест, но услышал:
— Если не умеете, молодой человек, удить рыбу, из этого не следует, что позволительно ее похищать!
Сегодня, на шестьдесят третьем году, при других обстоятельствах звание «молодого человека» принесло бы ему только удовольствие…
Иную поклевку не так-то просто бывает вовремя заметить и подсечь рыбу.
Где-то там, внизу, у дна, стайку рыб сносит по течению такая же быстрая струя, что несет и ваш крючок с мотылем. И вовсе не всегда рыбешка будет с ходу накидываться на мотыля и рывком заглатывать его. Плотва — это вам не ерш и не окунь! Нередко бывает, что она, осторожно взяв мотыля за кончик, лукаво стягивает его. Или даже только высасывает…
В таких случаях поплавочек едва заметно погружается чуть глубже в воду и продолжает плыть как ни в чем не бывало… Или только на одно мгновенье он «тюкает», и все тут… Очень легко прозевать! Частенько это неполное погружение или молниеносное тюканье можно спутать с задевом крючка на ходу за неровности дна и водоросли.
А тут еще начинают уставать у стариков глаза. Струи воды рябят под солнцем. Оно горит все ярче, поднимается выше и рассыпается по реке. Его слепящие осколки плавятся на воде, как горячее жидкое золотое рунб.
У рыболовов начинают млеть руки.
Плотва идет волнами… Иногда она подолгу не подает никаких признаков жизни. Рыболовы нетерпеливо ждут, и никто не знает, в какую минуту налетит новая стайка. Проходит час-другой, а рыболовы по-прежнему упорно машут удилищами впустую. Ждут… Ждут… Ждут…
От нечего делать они тренируются на классическом проведении проводки. Даешь поплавку проплыть мимо тебя до конца, вытягивая руку с удилищем, пока леска не натянется, и тут в последний момент—«на вытяжке» — на всякий случай подсекаешь, помня, что рыба частенько хватает наживку именно в это мгновенье, когда крючок с наживкой там глубоко у дна приостанавливает стремительный бег и начинает приподниматься… Затем плавно вынимаешь леску из воды, перебрасываешь ее взмахом удилища снова вверх пег течению и ждешь, ждешь, не отрывая глаз от бегущего поплавка, дразнящего воображение.
Каждый новый заброс рыболов старается сделать в то же место в струю, которое перед тем приносило удачу. Или, потеряв в него веру, рыболов обследует русло, нащупывая новыми забросами невидимую ложбинку у дна, где должна была бы держаться рыба. Обычно такая ложбинка гаится где-нибудь совсем рядом с коряжкой или прядями водорослей — словом, там, где тебя чаще всего преследовали задевы.
Бывает, что сильное течение подмывает торфянистую стенку берега, плотва прячется в подмоины; стоя на берегу, можно с успехом удить в проводку у самой кромки, у себя под ногами…
Рыболовы, меняя места, терпеливо обследуют участки реки, излучины и ямки, которым они больше верят по личным воспоминаниям. Но хорошего клева сегодня нет нигде.
Удильщиками постепенно овладевает сонливое состояние. Веки слипаются. Голову клонит набок. Каждый новый взмах требует все больше усилий.
Неожиданно сонное царство оживляется.
— Ого-го-го!..— издалека окликает Алексей.
Он поднялся в лодке вверх по течению за второй поворот реки и предупреждает друзей криком: .
— Лед пошел!.. Плывут айсберги!..
Через минуту ноздреватые белые кучи, смесь снега и льда, величаво проплывают мимо людей, собравшихся возле моста. В самом деле, эти груды кристаллов похожи на маленькие айсберги. Основание у них опущено в воду и, набухнув, потемнело. А верхняя горка сверкает и искрится на солнце. Они плывут быстро, но не торопливо, торжественной вереницей. Рыболовы поднимают удилища и в почетном карауле встречают и провожают шествие прибывших с озера гостей — последние горстки ушедшей зимы.
В такие минуты пожилые, немало пережившие люди, чьи судьбы и биографии — это нелегкая, самоотверженная судьба и биография всей много потрудившейся и перестрадавшей страны,— седые юноши окончательно превращаются в душе в тех самых ребят с Заречной улицы, которые пускали когда-то по весенним журчащим ручьям выструганные ножичком кораблики и щепочки с парусами…
— Плывут, словно гуси-лебеди! — кричит один полковник в отставке другому, заглядевшемуся вниз с моста.
Полковники вспоминают… У одного перед глазами встают движущиеся с грохотом белые поля в часы грозного ледохода на Волге. И затерявшаяся на льдине одинокая лошадь, запряженная в розвальни, брошенная где-то хозяином, очевидно, в минуту панического бегства…
Оторванный кусок ледяного поля с розвальнями и покорной лошадью крутится среди хаоса. Иссиня-желтые колеи наезженной санной дороги упираются перед глазами лошади в грохочущие тартарары. А сзади тоже пути нет.
Была дорога — нет дороги, вместо нее вода, громоздящиеся обломки льдин, они мчатся со страшной быстротой мимо деревни… Бушует река перед опустившей голову лошадью. Коварно подстерегает ее река за спиной. А под ногами лишь жалкий кусочек дороги. Вот с колеи поднялась ворона, сидевшая на кучке конского навоза, и улетела…
А на высоком берегу он, мальчонка десяти лет, с невыразимой тоской смотрит на обреченную лошадь, которую льдина уносит все дальше и дальше навстречу мучительному концу… И вокруг — его детство: на высоком яру темные избы, крытые соломой, торчащая в небо жердь колодезного журавля, непролазная грязь у дворов, гнилая, нищая, горькая царская Русь, но несется в небе звонкая, счастливая песня — песня жаворонка о весне и любви…
У другого полковника воспоминания более близкие. Кажется, до них рукой подать.
Война… Разлившийся весенний Днепр. На другом берегу, там, где горит под немцами отчая земля, его ждут. Ждут родные. Они ждут уже не мальчика, а мужа, брата и отца. Но перед ним грохочущей стеной встал огонь, вздыбилась река, крошится берег. То пушки, танки, самолеты Гитлера не пускают бойцов сделать ни шагу вперед, домой, на родину, в милый отчий дом. И вот ночью — переправа! Переправа во что бы то ни стало, среди крошащихся льдин и вскипающей черной воды… Не забыть этой переправы!
И еще многое могут напомнить пожилым людям бегущие по воде весенние льдинки, радостно тающие на солнце.
Сближаясь, они прижимаются одна к другой и шуршат, словно шепчутся о чем-то перед тем, как до конца разрушиться и раствориться в реке…
Нагретая теплым дыханием апреля река принимает в свои струи только что родившиеся прозрачные капли — все, что осталось от сгоревших на солнце ледяных лебедей.
Бежит река…
Каждый по-своему любит смотреть на текущую воду. Даже тот, кто подходил с удочкой к реке, заранее оценивая ее с позиции «ушица в водице», иначе говоря, его прежде всего манило поймать рыбу, даже и он непременно невольно начнет проникаться чувством, что живая, бегущая вода — всему начало…
Часами остающийся у реки рыболов, если у него перед тем накопились усталость и мусор каких-нибудь неприятностей, хорошо знает ощущение, выраженное в поговорке: все беды пропадут, в воду уйдут.
Речка бежит, успокаивая человека и обновляя его силы. Есть какая-то могучая, почти магическая, власть в ее неустанном движении. Когда на Вексу двинулся из леса сумрак и с юго-запада, окутывая берега, поползли вечерние тени, а от воды и болот потянуло пронизывающей сыростью и прохладой, удильщики один по одному стали уходить от реки.
С удочками на плечах- они шли, словно партизаны из сторожевого охранения, стягиваясь к мосту, и, постояв, расходились по домам на вторую ночевку.
Ночью Григорию Кузьмичу не спалось. Он вышел из душной избы в темноту и, брызгая на колеи и рытвины лучом карманного фонарика, зашагал к мосту.
Слабо озаренные мерцающим сиянием звездного неба, там загадочно застыли силуэты людей.
Это стоят ночные рыбаки, дежуря у пауков-подъемок, опущенных с моста в воду.
Выйдя на мост, он остановился в темноте за чьей-то спиной, прислушиваясь к негромкому разговору. После каждой фразы следует долгая пауза, словно люди все сообща неторопливо обдумывают сказанное, прежде чем кто-нибудь продолжит.
— Поглядывать бы надо… Она еще засветло в Усолье приехала и остановилась у милиционера…—сдержанно прозвучал чей-то незнакомый надтреснутый голос.
Помолчали.
— Что ж она подружка ему или сродственница? — спросил другой помоложе.
Еще помолчали.
— То-то и оно, что никто она ему. Да и женатый он. И детишки там же… Стало быть, приехала по делу.
Возьмет его с собой на ночное, тогда что будешь делать?..
— Услышим!.. Они ведь с мотором поедут,— уверенно сказал кто-то третий, и Григорию Кузьмичу послышалось в горячем тембре что-то отдаленно знакомое.
— А моторы тут нынче у всех,— напомнил первый голос.
— Как отличишь? Замолчали.
Внизу темная вода чуть слышно урчала в сваях.
— Давай, братцы, давай!.. Пора! — вдруг просительно заторопил баритон Алексея.
«И он тут! Опередил меня или только сейчас подошел? — подумал Григорий Кузьмич.— Что его сюда привело? Любопытство? Азарт? Жажда впечатлений?»
Он давно знает Алексея, но эта его черта не перестает вызывать у Григория Кузьмича дружественную улыбку. Нам всегда приятно, когда на наших глазах взрослые люди, особенно близкие и друзья, обнаруживают ребячливый азарт. Без него жизнь словно бы покрывается пыльным слоем равнодушия, становится серой и безвкусной….
— Ох, налетит она, отберет пауки,— со вздохом снова произносит горячий голос.— Хорошим не кончится.
— Поделом — не браконьерствуй! — иронически отзывается простуженный.
— Лучше уйти! — продолжает первый.
Григорий Кузьмич, кажется, угадал, кому он принадлежит:
— Слесарь Николай?..
— Я.
— Здравствуйте!.. О ком вы?
— Здравствуйте! — не совсем уверенно откликается невысокий человек и подходит вплотную к Григорию Кузьмичу, стараясь разглядеть его лицо.— О Рыбнадзоре говорим.
— Рыбнадзор у вас женщина?
— Боевая,— с ноткой невольного уважения отвечает Николай.— Кажется, и я вас узнаю. Это вы у нас в прошлом году каменным веком интересовались?
— Я.
— Каменным веком? — с удивлением спрашивает из темноты человек, молчавший в стороне.
Он стоял и смотрел на звезды, не привлекая к себе внимания. Это Михаил Дмитриевич. Ему тоже не спится. Вдыхая замедленными глотками густой напиток — прохладный воздух, пахнущий ольхой, травами и смолой, он тихо стоял и слушал речь людей и едва внятное журчание воды под мостом.
— Да. Самый настоящий каменный век,— отозвался Григорий Кузьмич.
— Вы видели на поляне на берегу Вексы, возле моста, канаву?
Это прошел экскаватор для осушки болот. Он выворотил землю, захватив метра на полтора в глубину… В прошлом году весной я наткнулся тут на черепки…. Ну и привез в Москву не столько плотвы, сколько этих черепков, кремневые скребки, наконечник для стрелы, сдал в Исторический музей. Оказалось, неолит.
— А осенью уже работала у нас экспедиция археологов,— подтвердил Николай.— Обещали в этом году опять приехать.
— Тс-с!.. — остановил кто-то из темноты.
Вдали, со стороны Усолья, на Вексе затарахтел мотор.
— Едут! — раздался из темноты возглас.— Без огня едут!.. Они!
Рыбаки, торопясь, стали вынимать сетки. Все отчетливее тарахтел мотор. Стоящие на мосту были в нерешительности: уходить от греха или остаться?.. Они затихли, ждали.
Черное туловище лодки с силуэтами вынырнуло из мрака у самого моста. Алексей и Григорий Кузьмич яркими лучами фонариков осветили на носу лодки женщину в куртке, милиционера на средней лавочке и третьего человека на корме у мотора.
Увидев людей с лежащими у ног пауками, женщина закричала:
— Уходите сейчас же отсюда! Безобразие какое! Но лодку не остановила.
— На озеро торопится. Там сейчас многих она накроет с острогами. Бой у них в разгаре, а ее уже перестали ждать: скоро дело к утру. И в лодках у браконьеров живая улика — щуки. Это она ловко удумала — нагрянуть поближе к концу ночи,— произнес простуженный голос.
Никто так и не увидел лица этого рыбака, прячущегося в ночи.
— А вернется — на нас налетит! — со вздохом сказал Николай.
— Сетку отберет, С пауком не убежишь. Акты. Штрафы. Беды не оберешься!
Он вынул подъемник и стал его отвязывать. Михаил Дмитриевич шагал в поселок вместе с Алексеем и Григорием Кузьмичом.
— Вот тут и разберись! — задумчиво говорил Алексей.
— Называем Николая браконьером. А чем мы от него отличаемся? Тем, что носим звание рыболова-спортсмена и нас отсюда никто не турнул, хотя мы не здешние?
Из темноты появился Сережка и заговорщически обратился к Григорию Кузьмичу:
— А у меня наконечник стрелы есть!
Приятели осветили ладонь мальчика. На ней лежал маленький изящный светло-коричневый лепесток, похожий на лепесток рябины, но сделан он был из кремня и заострен на одном конце. Чудесное изделие человеческих рук!
— Подумать только, какую бездну терпения, труда, упорства, сообразительности вложил в этот камешек наш далекий предок две с половиной тысячи лет назад, он в этих лесах не имел еще представления о железе, о меди, бронзе! — с восхищением проговорил Григорий Кузьмич.
— А ведь ювелирная, тонкая работа!.. Все это — только ударами одного камня о другой.
— Грубыми, волосатыми пальцами… —тихо сказал Алексей..
— А слов в обиходе у мастера было, у бедняги, наверное, всего десятка три-четыре, не больше…
— Да… Одно слово — каменный век… — откликнулся с удивлением Михаил Дмитриевич.
— А ведь если б он не думал и не трудился, этот охотник и рыболов, не было бы у нас с вами спутников, земли, книг, радио, кино…
— Просто, нас бы не было… —негромко подвел итог Григорий Кузьмич.
Пролетели секунды молчания.
Рядом молча бежит в темноте древняя Векса.
И молча сияют над головами москвичей горячие звезды, они проливают на нас свои лучи через миллиарды километров. Ковш Большой Медведицы к этому часу опрокинулся, он висел теперь необычно, встав на ребро ручкой вверх.
Поэт указал на него:
— Если бы в том ковше была брага, она бы нынче, как в сказке, вылилась вся до капли в бездну космоса.
— Сегодня во сне у меня все перемешается, друзья, как и было наяву… Каменный век. Боевая женщина — Рыбнадзор. И мысли о том, что же будет завтра?
— Завтра будем плотву ловить!..— шутливо откликнулся Михаил Дмитриевич и зашагал в темноту.
Когда чуть слышные его шаги по мягкой весенней земле совсем затихли за ближайшим домом, Григорий Кузьмич сказал, обращаясь то ли к какому-то невидимому далекому другу, то ли к самому себе:
— Как будто расходятся пути людей… А зря! Вот и пути Николая и у этого рыболова-спортсмена словно бы разошлись… А ведь мы, черт возьми, все из одного племени рыболовов, труженики, любители природы, искатели, строители, мечтатели. Все мы — народ советский. И нет нам никакого смысла поворачиваться друг к другу боком…
— Даже и к браконьерам, орудующим острогой? — спросил Алексей.— Нет, не место этим людям у нас!
— А где их место? — спросил его друг и продолжал после паузы: — Даже и к ним надо проявить доверие. К человеку доверие. Я давно ломаю голову, как бы всех рыболовов нашей страны объединить в одну дружную армию, с общей большой целью, общей дисциплиной и увлекательными практическими задачами каждого дня.
Помолчали.
— Дел-то у нас неотложных,— продолжал Григорий Кузьмич, — сам видишь, уйма. Дела отцов, как свет далеких звезд, светят нам… А наши дела дадут жизнь грядущим поколениям. И пора бы нам приложить свой азарт не так, как в каменном веке,— к остроге и пауку, а прежде всего к рыборазведению…
Я не знаю, какие в будущем обществе сложатся единицы мер и весов для взвешивания коммунистического трудолюбия, но мне ясно, что в наши дни социалистического наступления мы, рыболовы-спортсмены, еще очень многого не добрали от каждого по способностям… Очень многого не добрали!
Если у вас на это лето планы провести семейный отдых в Евпатории тогда частный отель Ирина в Евпатории это отличный выбор. Чем же он хорош? Первое это конечно низкая цена, которая подойдёт всем. Второе это уровень комфорта и облуживания. И в третьих приятный и обходительный персонал.