Рыбалка в Биробиджане
Караси в курье Ина
В один из солнечных майских вечеров я копал червей, готовясь к воскресной рыбалке. Черви — большая ценность в Биробиджане: они есть не везде, и их мало.
Живу я в Биробиджане недавно, рыбьих мест не знаю и поэтому охотно принял предложение моих приятелей Федорченко и Феди Переяславцева которому требуются чартерные авиабилеты поехать в Усов Балаган, где будто бы здорово берет карась.
Около пяти часов утра мы встретились на станции.
— Ох, и местечко я нашел! Караси в очередь становятся! — кричал Федя так, что редкие пассажиры стали коситься в нашу сторону.
У Феди с собой нет ни удочек, ни сачка. Это показалось мне странным.
— А удочки твои где?
— Bon чудак, охота их таскать. Я на месте срежу.
В вагоне Федя рассказал, что до разъезда Усов Балаган нам нужно идти по тропинке, идущей на северо-запад до реки Ин, а затем берегом до курьи, то есть старого русла, имеющего сообщение с рекой.
— Там и нужно ловить, — говорил он.
— Вы идите прямо туда, а я сначала зайду к леснику.
Лицо у Федорченко вытянулось.
— Да тут недалеко, — успокаивал Федя, — километра два с половиной. Не заблудитесь.
Поезд подошел к Усову Балагану. Мы выскочили из вагона и пошли за Федей по тропинке, уходившей влево. Пройдя с полкилометра, Федя махнул рукой влево.
— Вам туда, а мне вправо. Я скоро приду.
Было около половины седьмого. Кругом расстилалась желтовато-серая болотистая равнина. Возвышающиеся там и сям группы еще голых березок и красновато-бурые округлые плотные купы тальника ограничивали горизонт.
Вдали, километрах в пятнадцати на северо-западе, синели горы, из которых вытекает Ин. Мы быстро шли по извивающейся между кочками тропинке, приятно пружинившей под ногами. Впереди ничего не было видно.
Та же плоская равнина, те же группы березок, и только полоса тальников, обозначающая Ин, приблизилась к тропинке и тянулась метрах в двухстах от нас.
Мы шли уже более получаса. — Может быть, сбились? — сказал Федорченко. — Давай свернем к Ину.
Мы вышли на берег. Быстрая мутная река метров в шестьдесят шириной неслась перед нами, подмывая глинистые берега.
На Дальнем Востоке снегу зимой выпадает мало, и весной реки поднимаются не намного. Зато летом, в конце июля — в начале августа, когда идут проливные дожди, реки вздуваются, выходят из берегов и затопляют иногда всю пойму. В 1945 году, например, Амур поднялся на 8,5 метра, а Тунгуска, впадающая в Амур ниже Хабаровска, разлилась местами на 12 километров.
— А ну, заброшу для пробы, — не выдержал я.
Я забросил в один омуток, в другой — ни поклевки.
Идя по берегу, мы забрасывали удочки еще в двух-трех местах, но .поклевок не было. Наконец мы подошли к устью подковообразного залива с мутной желтой водой. Нижняя часть имела сообщение с рекой, верхняя, находившаяся по прямой метрах в двухстах, а по берегу залива метрах в пятидесяти, была отделена от реки довольно высокой илисто-песчаной грядой, поросшей тальником.
— Пожалуй, тут, кроме лягушек, ничего нет, — захохотал Федорченко.
Мне тоже казалось, что в такой стоячей грязной воде между голых берегов рыбе делать нечего, но все же я забросил удочку.
И вдруг поплавок мой поехал в сторону. Подсечка — и тяжелая рыба забилась в глубине. Секунда, другая, и я вытащил карася весом граммов на четыреста. Пока я снимал его с удочки и пускал в ведро, Федорченко поймал такого же.
Мы удачно ловили весь день: если переставало брать в середине на голых местах, мы лазили чуть не ползком в тальниках, перебирались на другой берег и, наконец, часам к шести вечера, потные, усталые, облепленные паутиной, закончили ловлю. У нас было по ведру великолепных карасей, и среди них «патриарх» весом не меньше килограмма.
До поезда оставалось часа два. Обратный путь оказался совсем коротким: тропинка, с которой мы сошли утром, оказывается, вела напрямик к курье.
На разъезде, на сложенных в штабель шпалах, сидел Федя.
— Здорово, рыбаки! — весело крикнул он.
— А ты что же не пришел?
— Я ловил в другом месте. — Он раскрыл мешок. Там лежало много разной рыбы. Несколько щук, караси, сиги и даже две-три касатки.
Мы остолбенели.
— Федя, — произнес, наконец, Федорченко, — но ведь сиги вместе с карасями не водятся!
Федя так и покатился от хохота.
— Уметь ловить надо. И вернулся раньше вас и ходил ближе и поймал больше.
Но не долго томил нас Федя. В конце концов он сознался, что весь день провел у лесника, исправляя ружье. Потом они съездили, проверили вентеря, после чего Федя резонно решил, что ему незачем идти к нам на курью и, плотно поужинав, пошел на станцию.
Еще раза три ездили мы на эту курью и ловили очень неплохо, но исключительно карасей. Вскоре карась стал отходить, и я начал искать другие места.
Разъезд Аур
Шла вторая неделя июня. Жаркое солнце светило без устали. Время от времени выпадали небольшие дожди. Я решил в следующее воскресенье поехать на соседний с Усовым Балаганом разъезд Аур, о котором кое-что слышал.
Около семи часов утра я сошел с поезда на разъезде. Чистенькие деревянные станционные домики. Синее небо без единого облачка.
За станционными постройками начинались луга, покрытые высокой, по грудь человеку, травой, где торчали двухметровые пучки, а во влажных низинках росли толстые ивы и плотные заросли тальника. На более высоких местах виднелись кудрявые каменные березы с мощными стволами, покрытыми как будто бы растрескавшейся корой. Далеко-далеко к северу и северо-западу смутно синели горы.
С ведром в одной руке и двумя удочками в другой, с рюкзаком на спине я двинулся в путь. Не прошло и пятнадцати минут, как я вышел к курье. До ее верхнего конца оставалось метров триста (нижнего не видно за поворотом). Берега были плоски, низменны и болотисты, и только в том месте, где я подошел к ней, берег полого, возвышался над водой на два-три метра. Я спустился вниз, уселся на кочку, с головой скрывшись в осоке, и начал разматывать удочку.
Вот червяк осторожно заброшен в прозрачную воду. Едва он успел дойти до дна, как поплавок запрыгал и нырнул. Подсечка — и в руках у меня крохотная рыбешка — горчак. Я так и не размотал вторую удочку Одного за другим я таскаю горчаков. А вот поклевка иного характера, — поплавок плывет в сторону и вдруг ныряет, ага! Карась! Давай сюда! Прошло меньше часа, а в ведре бойко плавают десятка два горчаков и пяток карасей.
Достаю из рюкзака две закидушки по пять крючков и четыре трехметровых куска прочной фильдекосовой лески Эти лески без гру-8ил (с крючками № 6—7 прежней нумерации) привязываю к срезанным тут уже двухметровым таловым прутьям. Прутья глубоко втыкаю в мягкий берег, осторожно пускаю надетых на крючки горчаков в воду и затем вплавь затаскиваю закидушки. Вода приятно освежает разгоряченное тело, но что-то отчаянно колет ноги. Нырнув, достаю со дна странную ракушку — правильную равностороннюю трехгранную пирамиду — как ее ни брось, острая вершина с зазубренным шипиком всегда торчит кверху. С тех пор я стал брать с собой старые ботинки, в которых и ходил по дну.
Чтобы горчаки свободнее плавали, я привязал к хребтине в двух местах длинные сухие палки, подняв таким образом хребтину на метр от дна. Поставив закидушки, я вновь берусь за удочку.
Вздрогнув, поплавок идет ко дну. и подсеченная небольшая желтая рыбка взвивается в воздух. Это касатка. Они бывают до полукилограмма. Осторожно беру ее рукой: у грудных плавников касатки два твердых острых шипа сантиметра по полтора-два, такой же шип торчит на спине; мне известен касаткин секрет: круговым движением вывожу упоры шипов из зацепов и прижимаю их к бокам рыбки. Если просто попробовать прижать шипы, можно сломать их, а пригнуть не удастся, так как они упираются в фигурные вырезы косточек.
Продолжаю ловлю. Клюет реже. Жарко.
Вдруг справа что-то бултыхнуло. Вблизи одной из удочек, наживленных горчаками, прыгает большая рыба Сломя голову бегу туда. Удилище гнется к воде. Вываживаю на берег китайского змееголова.
Хорош! В нем килограмма полтора, длиной он сантиметров шестьдесят, Почему-то некоторые дальневосточные рыболовы называют его угрем, хотя с угрем он ничего общего не имеет. Формой тела змееголов несколько напоминает судака, только плавники у него мягкие, спинной и брюшной — очень большие, хвост закругленный без выемки, тело более брусковато, спина темная, бока серебристо-серые и покрыты темными пятнами, брюхо белое, чешуя крупная, довольно легко отстающая, морда тупая, пасть широкая, с множеством больших, но тупых зубов.
С трудом освободив крючок и наживив нового горчака, забрасываю снова.
Соседнее удилище кивает вершинкой к воде — касатка.
Слева палка стала торчком и нырнула. Есть! Тащу закидушку — рыба выходит на поверхность и начинает прыгать. Ой, да их две! Два змееголова не желают идти к берегу. Давай, давай! Вытаскиваю благополучно обоих. На второй закидушке тоже змееголов. Он бешено сопротивляется и сходит.
Сумасшедшая рыба, почувствовав себя на крючке, она выходит на поверхность и начинает метаться, иногда на метр выскакивая из воды. У меня дрожат руки, когда я надеваю новых горчаков.
Солнце склоняется к западу. Пора кончать. Сматываю снасти, укладываю рыбу. Спешу на станцию. Длинные тени ложатся от кустов и деревьев. До поезда двадцать минут. Успею ли? За несколько минут до прихода поезда выбегаю на перрон. Все в порядке.
За Ауром
По случаю возвращения из командировки мне разрешено отдохнуть два дня. «Еду на Аур», — решил я.
Рано утром забрался я в вагон поезда, идущего на восток. Несколько минут смотрел в окно на бегущие мимо зеленые кусты, телеграфные столбы, стога прошлогоднего сена, чернеющие на полянах, и незаметно задремал..
Просыпаюсь от толчка. Поезд стоит. — Какая станция?
— Оль, следующая Ин, — ответил проводник…
Я вскочил как встрепанный. Проехал Аур… Эх, черт! Кубарем выкатился я из вагона уже тронувшегося поезда.
Ну и дела! Назад можно уехать только через шесть часов. Идти пешком — километров двенадцать-пятнадцать. Решил идти наудачу на север, по направлению к Ину.
Припоминая карту местности, я рассчитывал, что идти придется не больше двух-трех километров, а там где-нибудь найдется курья или озеро. «В-крайнем случае половлю в самом Ине», — досадуя на свой промах, думал я..
Местность была еще более плоской и болотистой, чем в Ауре, и гор на* северо-западе уже не было видно. Я шел минут двадцать.
И вдруг блеснула вода. Через пять минут я уже раскладывал- вещи? около большого прошлогоднего стога, в десяти метрах от берега. Комары окружили меня плотным облаком, впиваясь во все незащищенные места.
Переменив два-три места, я нашел стоянку горчаков, и началась ловля. Несколько касаток с треском взлетели в воздух и переселились в мое ведро. Надо ставить жерлицы и закидушки. Но как? Если забросить с берега — горчаки сорвутся с крючков. Если заносить вплавь — съедят комары. Ну, была не была! Пусть едят! Я растянул по берегу закидушки, наживил горчаками пустив их на поводках у берега. Затем быстро разделся. Комары облепили мое тело, и я торопливо нырнул в воду.
Растянув четыре закидушки, я поставил еще пять жерличек. Надо сказать, что снасти у меня самые примитивные. Закидушка — это хребтинка из толстого шпагата метров пятнадцати длиною с пятью-шестью крючками на поводках из прочной фильдекосовой лески. Груз — гайка. Из такой же лески и жерлички шнур длиной метров пять-шесть.
Рассчитывая на порядочную рыбу, я всегда срезаю для жерличек\’ гибкие таловые или черемуховые удилища и поглубже втыкаю их в мягкий берег вертикально или почти вертикально.
Солнце поднималось все выше. Комаров стало значительно меньше, л только налетавшие временами пауты напоминали, что я не совсем забыт.
Клев прекратился. Пойманные с утра горчаки, несмотря на частую перемену воды, почти все уснули. Неожиданно в середине дня, в самую жару, одно из удилищ с закидушкой кивнуло вершиной к воде, нагнулось и осталось в таком положении. Я взял его. Сильные рывки. Видно, крупная добыча. Рыба запутала близко стоявшие соседние закидушки, сбила с них всех горчаков. Через несколько минут щука килограмма в три была в моих руках.
В ведре оставалось немного мертвых горчаков. Решив поставить закидушки к вечеру, я развел костер, подкинул туда мокрого сена и гнилушек и лег вздремнуть. Проснулся я от какого-то шороха. Оказывается, коршун разглядел рыбешку сквозь траву, покрывавшую ведро, подсел к нему и обедает. Когда я вскочил, нахал, тяжело взмахивая крыльями, полетел прочь, с рыбкой в клюве.
С одной из жерличек снял я уссурийскую касатку-плеть, близкую родственницу касатки-скрипуна: у нее такие же колючки у передних плавников и на спине, только окраска сверху коричневая, брюхо белое, пасть широкая, морда сомовья, плоская с усиками и при длине рыбы более полуметра весит сна всего граммов семьсот, так как тело ее довольно тонкое.
Горчаки клевали вяло, но все же к закату я поймал их десятка два и несколько карасей, мелких амуров и касаток.
Интересно клюет амур: дернется поплавок раз, другой, потом ныряет под воду и в сторону. Говорят, он бывает весом до восьми килограммов, но таких я не видел, мне все попадались маленькие.
Перед закатом проверил закидушки. Попалась еще плеть, поменьше первой, и две касатки. Да, видимо, змееголовов здесь нет. Снова наживляю мертвыми рыбками.
Жарко. Пойманная мелочь быстро засыпает. Комары, отдохнув за ночь, с новыми силами набросились на меня. Темнеет. Сижу у костра, время от времени подбрасываю гнилушки. Прекрасная ночь. Тихо, тепло. Кричат какие-то птицы, с жалобным криком летают над водой кулики. Изредка слышны всплески крупной рыбы. И — звон! Звон миллионов комариных крыльев!
Око по полуночи обхожу закидушки. Темень. Ох, какая темень. Берусь за первую закидушку. Кто-то вырывает толчками шнур из рук и тащит в глубину. Ни шума, ни всплесков. Это не змееголов и не щука. С трудом различаю в темноте: сом, и порядочный! Но как его взять? Он сорвется, если я потащу поводок. Приходится рисковать. Выбираю отлогое местечко и выволакиваю сома на берег. Ура!
Амурский сом никогда не достигает таких размеров, как его европейский сородич. Обычный вес амурского сома 3—5 килограммов, реже — 10—15, и только в виде исключения бывают крупнее. В 1945 году сетью поймали в Бирме сома весом около 60 килограммов, об этом писали в газетах как о необыкновенном событии.
На одной из жерличек ещё сом килограмма на два. Наживляю последних горчаков. Даже два изжеванных пошли в дело. Снова раздеваюсь и лезу в воду. В темноте вожусь долго, а на рассвете снял с закидушек двух сомов по килограмму и касатку. Интересно, что сомы продолжали клевать и днем. Последнего я поймал в полдень.
За хариусами
Воскресный день застал меня на станции Бира в сорока пяти километрах от Биробиджана, и я решаю сходить к речке Сагда-Бира за хариусами. С вечера готовлюсь к походу. Коробочка крючков № 10, три-четыре тонких крепких фильдекосовых лесок, баночка навозных червей. Все это укладывается в противогазную сумку. Для рыбы беру рюкзак. Теплый и легкий ватник, высокие прочные сапоги — необходимое снаряжение для осенней ловли на горной речке.
Удилищ не беру. Черемухи хватит на месте. После плотного завтрака выхожу на лежневку, проложенную для вывоза леса к лесопильному заводу. Еще совсем темно. Силуэты невысоких покрытых лесом остроконечных сопок вырисовываются на фоне неба. Идти легко и приятно. Дорога то поднимается на гребни, то пересекает лощины с крохотными ручейками. Временами налетает предрассветный ветерок и шелестит сухими облетающими листьями.
На дороге никого. Шишкари пойдут позднее, а те, кто хотел вернуться пораньше, — пошли с вечера и ночуют в тайге, у костров. Незаметно я спустился в пойму Сагда-Биры.
Сагда-Бира небольшая горная речка. Она начинается в нескольких десятках километров к северу от железной дороги, течет, извиваясь между сопок, то по совсем узкой, то по довольно широкой долине и впадает в Биру километрах в десяти выше Биробиджана. Ложе ее каменисто-галечное, кое-где песчаное. Масса бурелома лежит на берегах и в самой речке.
В обычное время она невелика, ширина ее до двадцати метров, глубина — метр-полтора, на перекатах даже меньше Встречаются омута, глубиной до двух-трех метров. Во время летних дождей она вздувается, превращаясь в желтый мутный поток, с ревом несущийся между гор, но не надолго: кончится дождь, и вскоре снова с журчаньем побежит по камешкам прозрачная речка — приют бесчисленного множ-ества хариусов, ленков и даже тайменей.
Не подходя к самой речке, я срезал черемуховое удилище метра в четыре длиной, очистил от коры, привязал к нему леску с пробковым поплавком и легким грузиком, осторожно пробрался к воде, и, не вылезая из кустов, осмотрелся. Я стоял в верхней части небольшого омутка. В него, бурля, вливалась струя с переката и, несколько успокоившись, неслась в трех-четырех метрах от моего берега. Ниже — снова перекат, и речка скрывается в кустах за поворотом.
У дна, чуть шевеля плавниками, головами против течения стояла стайка хариусов.
Прячась за деревом, я осторожно опустил червяка в воду, стараясь, чтобы он проплыл сторонкой в полуметре от крайней рыбы. Было, прекрасно видно, как при приближении червя два хариуса немного подались вперед, затем более крупный из них, как молния, метнулся за добычей и, взяв червяка в рот, направился на прежнее место. Подсечка, и он у меня в руках. Крупный — граммов на четыреста.
Хариус берет верно, решительно, следует только задержать подсечку на секунду-две, чтобы он поглубже взял наживку. Если видишь процесс поклевки, нужно подсекать, когда хариус, схватив наживку, пытается вернуться с нею на место. Конечно, правило это справедливо, если черви у вас крепкие, хорошие и крючки не очень велики. При ловле на искусственную или естественную мушку мешкать нельзя.
Вторая проводка дала точно такой же результат. Одного за другим выуживаю четырех хариусов, пятый срывается и распугивает остальных.
Спускаюсь ниже. За перекатом второй омут. Он совсем мал — метров двадцать. В верхней части его с берега на берег перекинулся ствол упавшего дерева, примявший пышные кусты черемухи. Согнувшись, пробираюсь на него и приседаю за кустами. Этот омут много глубже, течение тихое, рыбы не видно. Увеличиваю спуск и неслышно забрасываю крючок, червяк ложится на дно в метре от лежащей на дне коряги. Из-под коряги спокойно выплывает хариус, поднимает со дна червяка и пробует удалиться.
Подсечка, и он, сверкнув чешуей, бьется на берегу.
В течение нескольких минут выуживаю шесть штук и — стоп. Не клюет. Значит, здесь больше нет. Дальше участок с ровным и сильным течением. Мой берег крутой, обрывистый, главная струя то ближе, то дальше, на дне видны камни и коряги. Пускаю поплавок вперед по струе, сам иду возможно дальше сзади. Есть! Поплавок ныряет Ага. небольшой леночек. Временами бывают зацепы то за дернину, свешивающуюся с подмытого берега, то за корягу, то за ветку, висящую над водой.
Я прошел не более двух километров когда дорогу мне преградила впадающая в Сагда-Биру речка. По привычке крадучись, подходя к ее берегу, я услышал сильные всплески и мгновение спустя увидел интереснейшую картину.
Речушка эта по крутому галечному руслу с шумом низвергалась в глубокий тихий омут.
Омут кончался участком с более быстрым течением, впадавшим в Сагда-Биру.
На дне омута выделялось несколько пятен овальной формы до полутора метров длиной и до полуметра шириной, это свежевзрытая галька. В вод© спокойно плавали взад и вперед пять крупных рыб, а две, одна огромная — около метра в длину и другая — поменьше, рыли яму в гальке.
Становясь временами почти на голову, они то бороздили рылом дно, то ударами хвоста отбрасывали в сторону песок и гальку. Это была кета. Время от времени более крупная рыба — самец бросался вниз к .перекату, и тут раздавались те мощные всплески, которые я слышал издали.
Приглядевшись, я понял, в чем дело Последняя пара, устраивая свое гнездо, повредила чужое, и из разрытой гальки вода выносила икринки, которые подхватывала стайка хариусов и ленков, державшаяся на переката, Более жадные из них выдвигались чересчур вперед, и вот их-то и прогонял самец. Грабители отскакивали назад, но как только самец возвращался к своему делу, они снова приближались.
Я не уходил до самого вечера, но нереста мне не удалось увидеть.
Видимо, рыбы только начали готовить гнездо. К моему уходу оно еще не было готово.
С большим сожалением уходил я с этого места. Октябрьский день короток, а мне нужно было засветло добраться до дороги. Пусть рюкзак режет плечи, пусть еще восемь километров до станции, довольный удачным днем, полный незабываемых впечатлений, возвращаюсь я домой.